– Держи ровно, – сказал Ксантипп.
Человек, ухвативший столб, имел обыкновение вздрагивать, когда опускался молоток. Он бы предпочел сам работать молотком, но Ксантипп не доверял ему, тем более что под молоток могли попасть его руки. Напарник не был немым, но, как и Ксантипп, говорил очень редко.
Снова и снова Ксантипп бил по столбу сверху, загоняя его в землю. Они уже протянули ограду на изрядное расстояние, держа направление на крестьянский дом вдалеке. Саму эту семью Ксантипп не видел. Он был просто рабочим, занятым своими мыслями и забывший обо всем на свете в этой жаре и тяжелом, монотонном труде.
Ксантипп вздохнул. Как всегда, он слишком много думал. Бывали моменты, когда он вдруг ловил себя на том, что целые дни пролетели совершенно незаметно, просто ускользнули. Это были всего лишь мгновения, а не великие океаны, которые он представлял себе. За время изгнания он сменил десяток разных работ: объезжал лошадей, ставил крыши, писал речи для жрецов в Коринфе, людей, которые не могли поверить, что человек, выглядящий как плотник, может так же хорошо составлять буквы, как любой храмовый писец.
– На сегодня все! – крикнул Пелий.
С ним никто не спорил. Они собрали лопаты и молотки, бросили инструменты на рабочую тележку и устало выстроились в очередь за серебряными монетами. Ксантипп получил свое вместе с остальными, почти падая с ног от усталости. Сможет ли он когда-нибудь ни о чем не тревожиться?
До его дома на окраине Коринфа был час ходьбы. Когда он добрался туда, ноги словно налились свинцом, и он брел почти как в тумане. Хотелось есть и выпить чашку вина. Или две.
На дороге стояла повозка, запряженная парой лошадей, рядом с ней ждали четыре вооруженных человека. В голове мгновенно прояснилось. Дверь была открыта! Ксантипп услышал, как скулила при его приближении собака. Рука опустилась к поясу, но там был только подрезочный нож с деревянной ручкой. Ксантипп поднял нож и взял на изготовку, прежде чем войти в дом.
Агариста была не к месту на его маленькой кухне. Он узнал ее, но все еще стоял ошеломленный. Нож с металлическим звуком выпал из рук, но Ксантипп даже не наклонился, чтобы поднять его.
– Агариста? – произнес он, уже скованный страхом. – Ты не предупредила, что приедешь.
Лицо у нее было осунувшееся и напряженное. Она кивнула.
– Это из-за детей? – спросил он. – С Арифроном все в порядке? Перикл? Елена?
– С ними все хорошо, Ксантипп. Я приехала забрать тебя домой. Собрание проголосовало.
– Прошло всего семь лет, – сказал он, пытаясь понять, что это значит.
Его взгляд скользнул ко второй женщине на кухне, молча наблюдавшей за ним, прикрыв ладонью рот. Его любовница Алия была из Коринфа. Муж скончался, оставив женщину в расцвете зрелости и с двумя детьми. Она-то сейчас и держала его собаку, хотя большой коричневый мастиф бился в ее объятиях, не понимая, почему его не пускают к хозяину. Ксантипп поднял руку, чтобы успокоить пса. По напряжению, царившему в этой комнате, он понял, что Агариста уже догадалась о роли женщины в его доме.
– Персы приближаются, Ксантипп. Я подумала…
К своему ужасу, Ксантипп увидел, как глаза жены наполнились слезами. Агариста поднялась с места и протиснулась мимо него на открытый воздух. Застыв как каменный, он остался в комнате с любовницей. Наконец, как если бы силы покинули ее, Алия опустила руку, и большая собака бросилась к нему. Ксантипп назвал мастифа Конис за пыльный цвет шерсти. Однако для любого грека это имя несло в себе и тень смерти, напоминание о людях, возвращенных в прах. Оно вполне подходило животному столь же свирепого вида, как и любое чудовище, когда-либо побежденное Гераклом.
– Так это все? – спросила Алия. – Ты же сказал, что у нас еще есть время.
Она держалась храбро, учитывая, что еще утром они лежали вместе в постели, как почти каждое утро на протяжении последних четырех лет.
– Я никогда не лгал тебе, – мягко сказал он, поглаживая собаку. – Ты знала, что я вернусь в Афины, к своей семье. – К жене.