– Узнала. Хоть вы меня и упрекаете увлечением личными делами, но я оказалась деятельнее и осведомленнее вас.
– Может быть, это – ложная тревога.
– Может быть. Только тогда потрудитесь взять назад свои бумаги, так как у меня, оказывается, вовсе не такое безопасное место, как мы предполагали.
– Отчего? Разве в доме завелась измена?
– Не измена, а просто люди, не совпадающие взглядами.
– Кто же?
– Хотя бы Соня Дрейштук; недаром она дружит с Андреем Фонвизиным; знаете, от мундира нужно всегда подальше.
– Я думал, что Софья Карловна просто-напросто влюблена в господина Фонвизина.
– Тем хуже. Ну, так решайте скорее: печь растопилась.
Иван Павлович закрыл глаза рукою и подумал минуту, меж тем как Екатерина Петровна мешала уже рассыпавшиеся красные поленья. Вздохнув, он сказал:
– Ну, куда ни шло, жгите.
– Я думаю, это – самое разумное.
И она всю пачку с усилием запихнула в отверстие печки. Поднялся сильный дым.
Иван Павлович проговорил:
– Только дым! От стольких лет жизни, работы, радости, забот о многих людях – только дым!
– Будет и огонь! – усмехнувшись заметила вдовушка. – Только не долговечный, и куча золы.
– Здесь все бумаги? – спросил Егерев, указывая на пачку, объятую уже языками огня.
– Все, – ответила твердо Екатерина Петровна. – И идите скорее: нужно открыть окна, выветрить и чтобы вас здесь не видели.
Проводив и второго посетителя, Екатерина Петровна нащупала положенные под скатерть бумаги и вышла к завтраку.
Жаркий день привел к быстро прошедшей грозе, шумевшей веселым дождем. Соня вошла в старомодной шляпе и вечной своей накидке, с сумочкою в руках и сказала сидевшему Иосифу: