При упоминании черных ворот Катя сделалась сама не своя.
– Не мучьте меня, тетя! – воскликнула она горестно. – Я не знаю, что мне делать. Вы поймите, что у меня ум и сердце разрываются, я будто в плену, и главное, я не знаю, в чьем плену. Мое чувство говорит мне одно, но что-то большее, нежели чувство, определяет мои поступки. Вот уже второй раз сегодня, или нет, третий, я слышу упоминание о черных воротах, и я не знаю, что это значит. Меня это пугает. Я рассуждаю по-земному: я любила маму и чту ее память, но я не верю, не верю, чтобы она хотела меня пугать и запутывать. А между тем сегодня – так странно! – все мне говорит про одно и то же… Я не хочу об этом думать, потому что чем больше я думаю, тем меньше понимаю.
И Катенька склонилась на плечо госпожи Ламбер. Та стала ее гладить, рассеянно смотря белесоватыми глазами на потолок.
– Многое совершается помимо нашей воли, – сказала она наконец мягко, но настойчиво. – И хочешь ты, или не хочешь, а желания нашей милой ушедшей от этого не изменятся.
– Никто их не может знать, это ложь, вы обманываете папу или самих себя!
– Ты сама не знаешь, что говоришь, дитя.
Софья Артуровна густо покраснела, встала и сказала равнодушным голосом:
– В таком случае идем обедать; ты сама говорила, что Сережа хочет есть.
Когда Екатерина Павловна подошла в сумерки к крыльцу своей дачи, она увидела целый ворох нарубленных березовых веток.
– Что это такое? Разве завтра Троица? – спросила она у находившейся тут горничной.
– А как же! Троица, – отвечала та и, немного помедлив, продолжала: – Да вот не знаем, как и быть: дворник привез березки, а Елена Артуровна не позволяет их в горницу вносить.
– Вы что-нибудь путаете: или Елена Артуровна позабыла, что завтра Троица, или вы ее не поняли. А березки, конечно, нужно внести в комнату и расставить. Да не забудьте утром достать скошенной травы на пол.
Катенька сердито вошла в дом, где все было темно и спокойно. У сестер Ламбер двери были заперты, и Екатерина Павловна, взявши оставленный в гостиной том «Домби и сын», невнимательно его перелистывала, будто ожидая чего-то. Сквозь тюлевые занавески было видно позеленевшее небо и доносились свистки отдаленных паровозов. Катеньке вдруг стало необычайно скучно и почему-то вспомнилось детство, самое раннее детство, до их заграничных скитаний. В этот день нянька всегда водила их в церковь. Сладкий ли и какой-то распаренный запах вялых березовых листьев нагонял на нее эти воспоминания, или едва уловимый легкий аромат ладана, распространявшийся незаметной струйкой из комнат берлинских тетушек по всему дому, наводил ее мысли на долгую церковную службу, но Екатерине Павловне захотелось ярко освещенных икон, оплывающих свеч, жаркой и тесной толпы, праздничного пения и умилительных возгласов из алтаря. Двери бесшумно открылись в тускло совещенную комнату тети Нелли, запах ладана донесся сильнее, и сама Елена Артуровна показалась на пороге. Ее белесоватые глаза посинели, сияя внутренним сиянием, одутловатое лицо было бело, вся фигура, несмотря на полноту, казалась окрыленной, так что, когда она, прихрамывая, быстрыми шагами подошла к Катеньке, можно было подумать, что она не идет, а летит.
– Это ты, Кэтхен? Я тебя не заметила в сумерках. Я только что о тебе так крепко и хорошо думала, и я имею нечто сказать тебе.
– Вы, тетя, знали, что завтра Троица?
– Конечно. Сошествие Святого Духа! Еще бы.
– Отчего же вы не позволили внести березок?
– Березки! Ну, что же березки? Это так внешне! Это все языческая обрядность. День Святого Духа мы должны праздновать в духе.
– Но я привыкла к этому с детства, это вошло в мою плоть и кровь, это меня волнует, трогает, смягчает и растапливает сердце.
– Я и считала тебя очень чувствительной язычницей, и ты не можешь себе представить, до чего кстати весь этот разговор! Я именно думала о твоей чувствительной, слишком чувствительной привязанности к внешним вещам… и к внешним людям, что уже значительно серьезнее.
ebooksa