Он решил никаких особенных шагов не предпринимать и даже не делиться своими наблюдениями с Сергеем Павловичем, зная открытый, прямой, но несколько односторонний и не всегда кстати деятельный характер последнего. Решил только чаще бывать, чтобы не совсем упускать из виду Катеньки и по мере сил незаметно поддерживать.
А между тем сама Катенька сидела на оттоманке в летней гостиной и слушала, полузакрыв глаза, как рыжий музыкант играл, низко опуская голову к клавишам, Шопена.
Нежные звуки не заглушали жужжания большой мухи, залетевшей на занавешенное тюлем окно. В комнате, кроме Екатерины Павловны и молодого Вейса, никого не было, и, когда музыкант умолк, можно было подумать, что бьющаяся муха была единственным живым существом в этой полутемной комнате.
– Вы любите Шопена, фрейлейн Катя? – спросил наконец, не оборачивая головы, Яков Вейс.
– Я вообще люблю музыку. Я, конечно, не знаток, но Шопен не из числа моих любимцев. Я люблю музыку ясную, простую и радостную; из немцев я люблю Моцарта и Вебера. Но вы исполняете Шопена прекрасно, и, когда я вас слушаю, я забываю, люблю я это или не люблю, я просто отдаюсь звукам, которые я слушаю.
– Это самый лучший способ слушать, – ответил молодой человек, подходя к Екатерине Павловне. – А я обожаю Шопена. Он мне кажется самым нежным, самым страстным, самым отравленным цветком, который произвела романтическая музыка. Это какой-то обреченный на смерть любовник, он должен был умереть молодым, его нельзя представить восьмидесятилетним.
Катенька посмотрела на говорившего; она почти никогда не думала о том, красив он или нет, а между тем он был безусловно красив, и теперь, когда он говорил о Шопене, побледнев от долгой игры, с потемневшими зеленоватыми глазами, слегка растрепавшимися рыжими кудрями, большим, очень красным ртом, с длинными белыми пальцами на узких руках, он сам казался обреченным любовником или одним из тех еврейских божественных юношей, гибель которых оплакивали в древности женщины малоазиатского побережья. Все это подумала Екатерина Павловна, но при этом совершенно неожиданно спросила:
– Почему вы знакомы с тетей Нелли?
– С Еленой Артуровной знакомы скорей мои родители, т. е. мой отец. Как они познакомились и какие интересы их связывали, я не знаю. Это было так давно, я был совсем ребенок, но всегда помнил Елену Артуровну как свою в доме.
– Почему же теперь эта близость как-то потерялась? Ведь вы приехали в Россию раньше тети Нелли, вы живете совсем рядом с нами, и если бы мы не встретились на музыке, вы к нам бы не пришли. Или ваш батюшка перестал быть другом тети Нелли?
– Не знаю. Действительно, не встреться мы с вами на концерте, я бы к вам не пришел, – мне даже не было известно, что Елена Артуровна такая близкая нам соседка. Но поверьте, что пришел я не потому, что я встретился тогда с госпожою Ламбер.
– А почему же? – спросила девушка живо.
– Потому что вместе с госпожою Ламбер я встретил тогда и вас, – ответил тихо Вейс, слегка наклоняясь к сидевшей неподвижно Кате.
– Сознайтесь, что это вы сейчас выдумали, сию минуту, специально? – с улыбкой сказала Катя.
– Я никогда не выдумываю, – произнес Яков Вейс очень серьезно. Затем, подойдя к окну, где все еще продолжала жужжать муха, сказал: – Ах фрейлейн Катя!
– Я пойду позову тетю, – заявила Екатерина Павловна, опять-таки совершенно неожиданно, и, быстро поднявшись, вышла, не дав времени гостю что-нибудь ответить.
Яков Самойлович и по уходе Кати оставался в той же позе, пока в комнату не вошла, прихрамывая, Елена Артуровна и, подошед, не сказала задумавшемуся молодому человеку:
– Что случилось, милый друг? Вы ничего не сказали Кэтхен? С ней нужно быть очень осторожным. Вы не обижайтесь, я ведь спрашиваю в качестве вашего друга.
– Я ничего особенного не сказал, я только дал понять, что, не будь ее, я бы не так старательно искал возобновления знакомства с вами.
– Это, конечно, вполне прилично, хотя и не особенно лестно лично для меня. Но это правда так? Вы относитесь не совсем безразлично к бедной Кэтхен?
ebooksa