– Я очень люблю фрейлейн Катю и не считаю нужным скрывать этого от вас.
– Конечно, потому что помните раз навсегда, что я ваш лучший друг и никогда не нужно от меня ничего скрывать.
Яков Вейс жил вдвоем с стариком отцом в большой даче с чугунной решеткой, где окна были почти всегда занавешены, потому что молодой человек не выносил яркого света и солнца, даже петербургского. Он не выносил также громких голосов и никакого шума, кроме звуков рояля, почему полы во всех комнатах были устланы толстыми коврами а по коридорам войлоком. Поэтому же все слуги в доме были старые, опытные, бесшумно появлявшиеся и почти без приказаний исполнявшие желания господина. Едва ли старый Самуил Михайлович вполне сходился в этих вкусах с своим сыном, но он редко бывал дома, все время занятый своей банкирской конторой, своими биржевыми операциями и мало обращал внимания на окружающее. Притом Яков был его единственным сыном, в котором он души не чаял и которому предоставил полную свободу заниматься и жить как ему угодно. Несмотря на свой преклонный возраст, он с таким же рвением, как и сорок лет тому назад, проводил в работе по пятнадцать часов в сутки отлично зная, что все приобретенное им достанется сыну, и как это ни удивительно, не особенно сожалея, что тот избрал свободную дорогу артиста, чтобы или добыть еще миллионы, или прожить нажитые отцом. Он желал только одного: чтобы у Якова была семья, главное, дети – продолжение рода Вейсов, которые подражая деду, будут копить золото и глазами носом, ртом, голосами будут похожи на него, Самуила Вейса.
Так он понимал земное плотское бессмертие. Но это было желание, которое он никогда не высказывал сыну, а только с сожалением смотрел на тонкого слабогрудого юношу и при виде каждой молодой здоровой девушки думал не она ли достанется в жены Якову и даст ему родовое бессмертие. Единственно это казалось ему важно, а там пускай Яков сидит с занавешенными окнами, читает непонятные ему, старику, книги стихов, сыплет часами бисер гамм на клавиатуру Стенвейна.
Молодой Вейс почти никогда не заглядывал в кабинет отца, куда целый день светило солнце, и потому старик несколько удивился, когда часа в два в двери его постучали и на его пригласительный ответ в комнату вошел не слуга, не посторонний деловой посетитель, а его собственный сын.
– Фу, какое у тебя солнце! Можно спустить штору? – спросил тот капризным голосом, опускаясь на кожаный диван.
– Старые кости любят тепло, а старые глаза молодеют, когда видят молодые лица и солнечные лучи.
– Цитата из Библии?
– Я не знаю. Это мои собственные слова, но возможно, что в Библии есть что-нибудь подобное, потому что если покопаться, то в ней можно найти всю правду, какую мы можем сказать.
– Может быть, в ней можно найти и объяснение этого письма, которое я получил сегодня утром, или совет, как мне отнестись к нему?
– От кого? Деловое? – спросил старик, перестав барабанить по конторке, у которой он стоял. – Можешь ты мне показать его или, по крайней мере, рассказать, что тебе пишут?
– Охотно. Я затем и пришел к тебе. Какие нестерпимо яркие шторы! Как ты можешь сидеть с ними?
– От Елены Артуровны, – сказал Самуил Михайлович, надев золотое пенсне и взяв в руки почтовый листок, казавшийся совсем зеленым от ярко-зеленых штор.
Письмо было написано неровным почерком, по-немецки: «Мой молодой друг! Вы знаете, насколько я вас люблю, и поймете мою радость, которую я испытываю убедившись, что Отец Небесный выказал явное Свое расположение к вам, послав на ваш жизненный путь человека, который более, чем-то кто бы то ни было, более, чем я, может вам не только сочувствовать, но придавать столь необходимую в этой жизни силу и, следуя вашему руководству, руководить вами. Испытайте свое сердце; было бы безумием противиться тому, что предназначено нам свыше. Будьте уверены в моей искренней и нежной дружбе к вам. Елена Ламбер. Устройте так, чтобы прийти завтра к нам в 11 часов утра, мы сможем тогда поговорить наедине».
Кукушка прокуковала четверть третьего, когда Самуил Михайлович, прочитав письмо, наконец произнес:
– По-моему, Елена Артуровна тебе сватает кого-то. Только не знаю, кого – свою сестру, племянницу или, наконец, самое себя. Иначе, по-моему, нельзя понять этого письма. Конечно, тебе нужно будет завтра пойти к ним, только надо быть очень осмотрительным и испытать не только свое сердце, но и все обстоятельства, потому что ты у меня слишком завидный жених не только для Катеньки Прозоровой. Я говорю жених, потому что Елена Артуровна слишком серьезный человек, чтобы писать о романах или о каком-нибудь там сродстве душ.
– Ты как-то все слишком практически понимаешь, отец. Елена Артуровна – Божья душа, а не сваха.
– Но кому же и заботиться о браках, как не Божьим душам?
– Если бы ты был прав, я бы успокоился. Эта девушка никакого расположения ко мне не имеет. Но я думаю, что ты ошибаешься, а потому волнуюсь.
– Стоит ли волноваться по таким пустякам. К тому же никто тебя не может приневолить. Как захочешь, так и поступишь. Меня так гораздо больше беспокоит твое здоровье; я тебя эти дни не видел, и ты мне кажешься очень бледным.
ebooksa