— Вы знаете, что существует наказание за сокрытие существенно важных улик?
— Я ничего не скрывал. Я только что передал ее вам.
У него сорвалась пара крепких слов, дававших понять о степени его возмущения и ярости. Какое-то время мы оба молчали. Он занялся изучением письма. Потом продолжил уже менее официальным тоном:
— Что вы думаете по этому поводу?
— Думаю, это означает, что Холлистер в ту ночь проник в библиотеку и добыл какие-то компрометирующие бумаги — или попытался их найти.
— Ясно, что он их не нашел.
— А вы?
Уинтерс покачал головой и откровенно сознался:
— Если мы их и нашли, то этого не поняли. Мы не раз и не два проверили все бумаги и, насколько могу судить, в них нет ничего такого, за что Холлистера можно упрятать в тюрьму… а тем более сенатора. Масса всяких политических махинаций, но ничего незаконного.
— А вам не кажется, что сенатор мог держать свои деловые бумаги еще в каком-то месте? — я припомнил таинственные сейфы в подвалах конгресса, в которых после смерти владельцев обнаруживали огромные суммы наличными.
— Теперь нам нужно их найти.
— А губернатор не сможет вам помочь? Ведь он был адвокатом сенатора.
Уинтерс вздохнул и обескураженно посмотрел на меня.
— Я не могу добиться от него ни единого слова. Он постоянно разглагольствует о том, что мы нарушаем гражданские права.
— Может быть, вам удастся выяснить, кто написал это письмо, и допросить его.
Уинтерс раздраженно покосился на меня.
— Вы выбрали самое подходящее время, чтобы рассказать мне о записке, — сразу после того, как я едва не совершил фатальную ошибку. В чем заключалась ваша мысль?
— Вспомните, я не видел вас целый день. Я получил письмо утром и отправился к Холлистеру, чтобы спросить его…
— Стало быть, вы говорили с ним о бумагах?
— Конечно.