- “Первым делом, - объявил Холуэлл, - я должен сообщить, что в отсутствие губернатора Дрейка и полковников Мэннингема и Франкленда я должным образом избран президентом и губернатором Форт-Уильяма.”
Клерк, сидевший слева от него, сумел спасти от резни протокол. Он записывал его аккуратным почерком, постукивая там, где пыль превращала чернила в жирные комки, или когда дрожь очередного пушечного ядра заставляла его буквы дрожать.
- “А какой сегодня счет у мясника?- Спросил Джерард.
- “За ночь мы потеряли двадцать пять человек убитыми и семьдесят ранеными, - сказал хирург. - Около тридцати человек также перешли на сторону врага.”
Холуэлл мысленно подсчитал сумму. - “Там не может быть больше двух дюжин человек, способных держать мушкет.”
Наступила тяжелая от отчаяния тишина. Все знали, что вывод может быть только один. Никто не хотел говорить об этом вслух.
Холуэлл вздохнул. - “Я надеялся, что если мы продержимся достаточно долго, то корабли вернутся.- В его голосе послышались нотки гнева. - Бог свидетель, один-единственный шлюп мог бы опустошить силы наваба и обеспечить нам безопасный выход, если бы только они захотели сражаться.”
- Он обвел взглядом сидящих за столом. - Теперь наши надежды угасли. Флот сюда не придет. Я пошлю посланника к навабу под флагом перемирия и буду просить мира.”
Никто не возражал. Глядя на их отражения в треснувших осколках большого зеркала, было очевидно, что все представления о чести и славе были разрушены, как хрупкие кирпичи стен форта.
- “Вы не должны слишком много уступать, - предупредил Джерард. - Наваб жесток и жаден. Если он узнает, в каком мы отчаянии, он не даст нам пощады.”
Холуэлл кивнул. - “Я пошлю сообщение сию же минуту, предлагая сдаться с достоинством, если он будет гарантировать безопасное поведение.”
Снаружи город выглядел как в Судный день. Дым окрасил воздух в черный цвет, в то время как красное зарево окрасило небо, как ложный закат, от горящих зданий. Пыль забивала каждую пору и заставляла слезиться глаза. Все было сломано. Семьи, толпившиеся во дворе, все еще сотни, несмотря на всех погибших, были подобны потерянным душам, ожидающим наказания.
Джерард нашел Констанцию свернувшейся клубочком в углу форта, где стены давали хоть какую-то тень. Она подняла на него мертвые глаза. - “А почему пушки замолчали?”
- “Мы ведем переговоры о нашей капитуляции.”
- “А что с нами будет? Неужели люди наваба ... ”
Она положила руку на грудь и опустила глаза. Впервые за несколько недель Джерард вспомнил, как она молода - шестнадцать лет. С ее белокурыми волосами и золотистой кожей она была бы соблазнительным призом для победоносной армии.
Джерард слышал много историй о аппетитах наваба. Теперь уже не было смысла говорить об этом Констанс. - “Он доказал свою правоту и одержал победу, - сказал он с большей уверенностью, чем чувствовал. - “Это соответствует его цели - казаться великодушным. Он должен знать, что наши хозяева в Лондоне не могут оставить это оскорбление безнаказанным. Если он будет милостив, то потом ему станет легче.”
Констанция потянула вверх лиф своего платья. Она совсем не изменилась за эти три дня. От жары влажная ткань прилипла к ее телу, как вторая кожа, открывая ее изгибы. Она чувствовала себя безнадежно уязвимой.
От часовых на стене донесся крик. Джерард побежал к разрушенному крепостному валу. Индийский джеммаутдар, одетый в ярко-синий тюрбан, означавший высокое положение в армии наваба, приближался по разбитой земле между разрушенными домами. Один из часовых прицелился из мушкета, но Джерард опустил дуло еще до того, как джеммаутдар широко развел руки в знак мира.
С помощью знаков и смеси ломаных языков он объяснил, что если они прекратят сражаться, то его хозяин наваб любезно согласится обсудить условия их капитуляции.