Подвергая анализу не собственное сновидение, а сон другого человека, я приду к тем же выводам, хотя соображения, на которые будут опираться мои выводы, окажутся иными. Если я имею дело со сновидением здорового человека, то у меня нет средства заставить его признать обнаруженные и неосознанные скрытые мысли, кроме как указать на общую связь всех скрытых мыслей сновидения. При общении же с нервнобольным, например с истериком, признание вытесненной мысли видится обязательным ввиду ее связи с симптомами его болезни и ввиду улучшения, наступающего при замене симптомов болезни неосознанными мыслями. Например, для пациентки, которой приснились три билета в театр за 1 флорин и 50 крейцеров каждый, анализ должен допустить, что она не ценит своего мужа, сожалеет о браке с ним и охотно заменила бы этого мужчину другим; она, конечно, утверждает, что любит мужа, а ее сознание ничего не знает об этом стремлении (муж в сто раз лучше), но все симптомы ее болезни приводят к такому заключению, которое вытекает из анализа сновидения. После того как мне удалось разбудить у пациентки вытесненные воспоминания о том времени, когда она сознательно не любила своего мужа, болезненные симптомы исчезли, а с ними исчезло и сопротивление вышеупомянутому толкованию сновидения.
Приняв концепцию вытеснения и приведя факт искажения сновидения в связь с вытесненным психическим материалом, мы оказываемся в состоянии указать в общих чертах на полученные из анализа сновидений главные результаты. Относительно понятных и осмысленных сновидений мы узнали, что они представляют собой незамаскированные исполнения желаний: ситуация сновидения рисует исполненным какое-либо желание, вполне заслуживающее внимания, знакомое сознанию и оставшееся неосуществленным наяву. В неясных и запутанных сновидениях анализ выявляет сходную картину: ситуация сновидения опять рисует исполненным какое-либо желание, проистекающее всегда из скрытых мыслей, но это желание предстает в неузнаваемом виде, и только анализ в состоянии его проявить. Вдобавок желание либо само вытеснено и чуждо сознанию, либо теснейшим образом связано с вытесненными мыслями, которыми оно выражается. Итак, формула этих сновидений такова: они суть замаскированные исполнения вытесненных желаний. Любопытно отметить по этому поводу справедливость народного воззрения, которое трактует сновидения как предсказания будущего. На самом деле в сновидениях нам является не то будущее, которое наступит, а то, наступления которого мы бы желали; народный дух и здесь поступает так, как привык поступать в других случаях: он верит в то, чего желает.
С точки зрения исполнения желаний сновидения делятся на три категории. К первой относятся сны, воплощающие невытесненные желания в незамаскированном виде: таковы сновидения инфантильного типа, редко встречаемые у взрослых. Ко второй категории принадлежат сны, выражающие вытесненные желания в замаскированном виде: пожалуй, они составляют подавляющее большинство наших сновидений, и для их понимания необходим анализ. Третья категория – это сновидения, выражающие вытесненные желания, но вовсе без маскировки или с недостаточной маскировкой. Данные сновидения постоянно сопровождаются страхом, прерывающим сон; страх подменяет здесь искажение (а в снах второй категории он устраняется работой сновидения). Можно без особых затруднений доказать, что то или иное представление, вызывающее страх во сне, было когда-то нашим желанием, а затем подверглось вытеснению.
Существуют также ясные сновидения страшного содержания, каковые, впрочем, не вызывают страха во сне; поэтому их не следует причислять к сновидениям третьей категории. Такие сновидения издавна служили доказательством того мнения, что сны лишены всякого значения и психической ценности. Однако анализ одного-единственного примера покажет, что в таких случаях мы имеем дело с хорошо замаскированными исполнениями вытесненных желаний, т. е. со сновидениями второй категории; этот же пример может служить прекрасной иллюстрацией пригодности работы смещения для маскировки желаний.
Девушка во сне видит единственного ребенка своей сестры мертвым при той же обстановке, при которой она несколько лет назад видела мертвым первенца. При этом она не испытывает никакой жалости, но, конечно, отвергает толкование, будто смерть ребенка соответствует ее желанию. Согласия и не требуется: дело в том, что у гроба первенца сестры она в последний раз видела и говорила с любимым человеком; если бы умер второй ребенок, то она, наверное, опять встретилась бы в доме сестры с этим человеком. Так что она жаждет этой встречи, но ее сознание протестует против такого чувства. В день сновидения она взяла билет на лекцию, объявленную тем самым человеком, ею любимым; сон представляет собой просто-напросто «нетерпеливое» сновидение, как обыкновенно бывает перед путешествием, посещением театра и другими ожидаемыми удовольствиями; чтобы скрыть это стремление, ситуация сновидения переносится на случай, менее всего подходящий для радостных чувств, но сходный случай однажды уже оказал ей нужную услугу. Следует обратить внимание и на то обстоятельство, что эмоции во сне соответствуют не содержанию сновидения, а действительному, хотя и скрытому мотиву; ситуация в сновидении предвосхищает давно желаемое свидание и не дает никакого повода для тяжелых чувств.
До сих пор философам не приходилось изучать психологию вытеснения, а потому позволительно – в связи с неизвестной сущностью этого явления – составить себе наглядное представление о процессе образования сновидений. Да, схематическая картина, к которой мы пришли (не только благодаря изучению сновидений), выглядит достаточно запутанной, однако ничего проще изобрести не удается. По нашему мнению, в душевном аппарате человека имеются две мыслеобразующие инстанции, из которых вторая обладает тем преимуществом, что ее продукты свободно проникают в область сознания, тогда как деятельность первой инстанции бессознательна и достигает сознания лишь при посредстве второй. На границе обеих инстанций, в месте перехода от первой ко второй, находится цензор, пропускающий только угодное ему и задерживающий все остальное. Именно то, что отклонено этой цензурой, находится, по нашему определению, в состоянии вытеснения. При известных условиях, одним из которых является состояние сна, соотношение сил между обеими инстанциями изменяется таким образом, что вытесненное уже не задерживается целиком; во сне это происходит как бы вследствие ослабления цензуры, из-за чего вытесненное приобретает возможность проложить себе дорогу в область сознания. Но так как цензура до конца не упраздняется, а лишь ослабляется, она довольствуется такими изменениями сновидения, которые смягчают неприятные обстоятельства; в таком случае осознаваемое во сне есть компромисс между намерениями одной инстанции и требованиями другой. Вытеснение, ослабление цензуры, образование компромисса – такова основная схема возникновения как сновидения, так и всяких психопатических представлений; при образовании компромисса как в том, так и в другом случае наблюдаются явления уплотнения и смещения, а также возникают поверхностные ассоциации, знакомые нам по работе сновидения.
Нет необходимости скрывать, что известную роль в предложенном объяснении играет демонический[255], если угодно, элемент в работе сновидения. Действительно складывается впечатление, что смутные сновидения образуются так, будто кто-то, находясь в зависимости от другого, желает сказать то, что последнему неприятно слушать; подобным уподоблением мы ввели в употребление понятие об искажении сновидения и о цензуре, а затем постарались перевести данное впечатление на язык несколько грубой, зато наглядной психологической теории. К чему бы ни свелись наши первая и вторая инстанции при дальнейшем исследовании, мы вправе ожидать подтверждения нашего предположения о том, что вторая инстанция распоряжается доступом к сознанию и может не допустить к нему первую инстанцию.
По пробуждении цензура быстро восстанавливает прежнюю силу и тогда может вернуть все, что было отвоевано у нее в период ослабления. Забывание сновидений требует – по крайней мере, отчасти – именно такого объяснения; это явствует из опыта, подтвержденного бесчисленным количеством раз. При пересказе сновидения и в ходе анализа нередко случается так, что отрывок, вроде бы забытый, вдруг вновь выплывает в памяти; этот извлеченный из забвения отрывок дает обыкновенно наилучший и ближайший путь к истолкованию сновидения. Полагаю, в силу как раз этого обстоятельства данный отрывок был подавлен и забыт.
Истолковав сновидение как образное представление об исполнении желания и объяснив его смутность цензурными изменениями вытесненного материала, мы вполне можем сделать вывод о функции сновидений. В противоположность обычным утверждениям о том, что сновидения мешают спать, мы должны посчитать их хранителями сна.
По отношению к детскому сну это утверждение, пожалуй, не встретит возражений. Наступление сна или соответствующего изменения психики во сне, в чем бы оно ни состояло, обусловливается решением уснуть, которое навязывается ребенку или принимается им добровольно вследствие усталости; при этом сон наступает лишь при устранении внешних раздражителей, способных поставить перед психикой вместо сна иные задачи. Нам известны способы устранения внешних раздражений, но необходимо указать также на средства, которыми мы располагаем для подавления раздражений внутренних (душевных), мешающих нам уснуть. Последим за матерью, которая убаюкивает своего ребенка: тот беспрестанно норовит действовать, хочет еще поцеловаться или поиграть; эти желания частично удовлетворяются, частично же строго откладываются на следующий день, и ясно, что все эти желания и потребности мешают уснуть. Кому не знакома забавная история Балдуина Гроллера[256] о скверном мальчугане, который, проснувшись среди ночи, кричит на всю спальню: «Хочу носорога!» Более воспитанный ребенок, вместо того чтобы вопить, увидел бы во сне, как он играет с носорогом. Поскольку сновидения, воплощающие желания, принимаются во сне доверчиво, то они таким образом устраняют желания, и продолжение сна становится возможным. Нельзя не признать, что сновидение принимается доверчиво потому, что оно является нам в виде череды зрительных образов; ребенок же не обладает способностью – она развивается позднее – отличать галлюцинации или фантазию от действительности.
Взрослый человек приучается их различать; он понимает всю бесполезность пустого хотения и благодаря продолжительным упражнениям узнает, как откладывать свои желания до того момента, когда они вследствие изменения внешних условий смогут быть удовлетворены окольным путем. Соответственно, у взрослого во сне редко встречается психическое исполнение желания прямиком; возможно даже, что оно вообще не встречается; а все, что мнится как бы повторением инфантильных сновидений, требует гораздо более глубокого объяснения. Зато у взрослого человека – пожалуй, у всех без исключения людей с нормальным рассудком – развивается дифференциация психического материала, отсутствующая у ребенка: появляется психическая инстанция, которая на основании жизненного опыта сурово господствует над душевными движениями, оказывая на них задерживающее влияние и обладая по отношению к сознанию и произвольным движениям наиболее сильными психическими средствами. При этом часть детских эмоций, как бесполезная в жизни, подавляется новой инстанцией, и все проистекающие из этих эмоций мысли находятся в состоянии вытеснения.
Когда же эта инстанция, в которой мы узнаем свое нормальное «я», принимает решение заснуть, ей в силу психофизиологических условий сна приходится, по-видимому, ослаблять те препоны, с помощью которых она обыкновенно задерживает наяву вытесненные мысли. Это ослабление само по себе малозначительно: при всем обилии подавленных инфантильных стремлений эмоции из-за состояния сна с трудом находят себе дорогу к сознанию, причем в области моторики не осознаются вовсе. Впрочем, даже от этой угрозы спокойному продолжению сна следует избавиться. Тут нужно помнить, что и при глубоком сне известное количество свободного внимания должно быть обращено на те возбуждения, ввиду которых пробуждение представляется более целесообразным, чем продолжение сна. Иначе нельзя было бы объяснить то обстоятельство, что нас всегда можно разбудить раздражениями определенного свойства, как указывал физиолог Бурдах[257] (1838): скажем, мать просыпается от плача своего ребенка, мельник – от остановки жернова, большинство людей – от тихого оклика по имени. Вот это бодрствующее во сне внимание направляется также на внутренние возбуждения от вытесненного материала и образует вместе с ними сновидение, удовлетворяющее в качестве компромисса одновременно обе инстанции. Это сновидение, изображая подавленное или вытесненное желание исполненным, как бы психически его исчерпывает, а одновременно делает возможным продолжение сна, чем удовлетворяет вторую инстанцию. Наше «я» охотно ведет себя при этом как дитя; оно верит сновидению – дескать, да, ты право, но дай мне поспать. Тот факт, что мы по пробуждении столь пренебрежительно отзываемся о сновидении ввиду его спутанности и мнимой нелогичности, обусловливается, судя по всему, тем, что сходную оценку дает нашим возникающим из вытесненных побуждений эмоциям спящее «я», которое в своей оценке опирается на моторное бессилие этих нарушителей сна. Мы даже во сне сознаем порой это пренебрежение; так бывает, когда сновидение по своему содержанию слишком уж выходит за пределы цензуры – мы думаем: «Это всего лишь сон», – и продолжаем спать.
Против такого понимания не может служить возражением то обстоятельство, что и по отношению к сновидению существуют предельные случаи, когда оно не в состоянии уже исполнять свою главную функцию – охрану сна; например, при страшных сновидениях оно начинает играть иную роль – своевременно прерывает сон. Оно как бы становится добросовестным сторожем, который сначала исполняет свои обязанности, устраняя всякий шум, способный разбудить население; но когда причина шума представляется важной и сам он не в силах с нею справиться, этот сторож видит свою обязанность в том, чтобы разбудить спящих.
Эта функция сновидения становится особенно очевидной в тех случаях, когда до спящего доходят какие-либо внешние раздражения. Давно известно, что раздражения внешних органов чувств во время сна оказывают влияние на содержание сновидения; это можно доказать экспериментально. Перед нами чрезмерно ценимый, однако малопригодный итог медицинских исследований сновидения. Но здесь обнаруживается неразрешенная до сих пор загадка: внешнее раздражение от экспериментатора к спящему проявляется в сновидении отнюдь не в подлинном виде, оно подвергается одному из многочисленных толкований, выбор между которыми, как кажется, предоставлен психическому произволу. Впрочем, психического произвола, конечно, не существует; спящий может реагировать различным образом: он либо просыпается, либо ухитряется продолжать сон. В последнем случае он может воспользоваться сновидением, чтобы устранить внешнее раздражение, притом, опять-таки, различным образом: он может, например, устранить раздражение, узрев во сне такую ситуацию, которая совершенно не вяжется с данным раздражением. Например, одному господину с болезненным абсцессом в промежности снилось, будто он едет верхом на лошади; причем согревающий компресс, который должен смягчать боль, был принят им во сне за седло; так он справился с мешавшим ему спать раздражением. Чаще же бывает, что внешнее раздражение подвергается толкованию, в силу которого оно входит в связь с вытесненным и ждущим своего исполнения желанием, а потому теряет свой реальный характер и рассматривается как часть психического материала. К примеру, одному человеку приснилось, что он написал комедию, воплощающую известную идею; комедия ставится в театре; прошел первый акт, встреченный бурными одобрениями; публика аплодирует… Здесь сновидцу удалось продолжить сон, несмотря на шум; по пробуждении он уже не слышал никакого шума, но справедливо решил, что где-то поблизости, должно быть, выбивали ковер или постель. Сновидение, возникающее непосредственно перед пробуждением от сильного шума, всегда представляет собой попытку посредством толкования отделаться от мешающего спать раздражения и продлить сон еще на некоторое время – хотя бы на мгновение.
Всякий, кто признает, что цензура является основной причиной искажения сновидений, ничуть не удивится, узнав по результатам истолкований, что большинство сновидений взрослых людей может быть прослежено посредством анализа до эротических желаний. Это утверждение подразумевает не сны с незамаскированным сексуальным содержанием (они знакомы всем сновидцам по собственному опыту и, как правило, единственные характеризуются в качестве «сексуальных снов»). Да и сновидения указанного рода еще способны изумить подбором тех особ, которые в них превращаются в сексуальные объекты, полным пренебрежением ко всем ограничениям, которые сновидец применяет к себе при бодрствовании, и множеством диковинных подробностей, намекающих на различные, как принято выражаться, «извращения». Однако очень многие другие сны, которые не обнаруживают признаков эротики в своем явном содержании, раскрываются в ходе анализа как исполнения сексуальных желаний; с другой стороны, тот же анализ доказывает, что очень многие мысли, оставшиеся от бодрствования как «остатки предыдущего дня», находят свое отражение в сновидениях лишь при содействии вытесненных эротических желаний.
Нет никаких теоретических оснований, почему это должно быть так; но для объяснения этого факта можно указать, что никакая другая группа влечений не подвергалась столь далеко идущему подавлению со стороны культурного воспитания, а половые влечения признаются большинством людей теми инстинктами, которые легче всего вырываются из-под власти высших душевных инстанций. Мы уже познакомились с инфантильной сексуальностью, которая нередко столь ненавязчива в своих проявлениях, что постоянно упускается из вида и понимается неправильно, а потому можно смело утверждать, что едва ли не каждый культурный человек сохраняет в себе, в том или ином отношении, инфантильные формы половой жизни. Вот почему вытесненные инфантильные сексуальные желания обеспечивают наиболее частые и сильные мотивы для построения сновидений[258].
Имеется всего один способ, посредством которого сновидение, выражающее эротические желания, может выглядеть невинным и непредосудительным в своем явном содержании. Материал сексуального свойства не должен представляться как таковой, он должен заменяться в содержании сновидения намеками, аллюзиями и тому подобными косвенными формами. Правда, в отличие от других форм косвенного представления, содержание сновидения не подлежит непосредственному пониманию. Способы представления, отвечающие этим условиям, обычно описываются как «символы» представляемого. К ним испытывают особый интерес, поскольку давно замечалось, что сновидцы, говорящие на одном и том же языке, используют, как правило, одни и те же символы и что в некоторых случаях использование одних и тех же символов выходит за рамки употребления одного и того же языка. Поскольку сновидцы сами не осознают значения используемых символов, беглый взгляд затрудняет установление источника связи между символами и теми явлениями, которые они замещают. Но факт неоспорим и, несомненно, важен для метода толкования сновидений. С помощью изучения символики сновидений возможно постичь значение отдельных элементов содержания сна или отдельных его обрывков, а в некоторых случаях – и целых снов, не расспрашивая сновидца об ассоциациях. Здесь мы приближаемся к народному идеалу толкования снов, но, с другой стороны, возвращаемся к тому методу толкования, к которому прибегали древние: для них толкование сновидений было подобно толкованию символов.
Хотя изучение символики сновидений далеко от завершения, сегодня мы в состоянии с уверенностью выявить ряд общих значений – и ряд частностей. Есть символы, которые почти всегда выражают одно и то же значение: император и императрица (или король и королева) обозначают родителей, комнаты – это женщины, а входы и выходы – отверстия человеческого тела. Большинство символов из сновидений служит для обозначения лиц, частей тела и действий, связанных с эротическим интересом; так, гениталии представляются множеством довольно неожиданных символов, для их символического обозначения используются самые разнообразные объекты. Острое оружие, длинные и твердые предметы – стволы деревьев и палки, скажем – выступают заменой мужского полового органа, тогда как шкафы, ящики, повозки и печи могут обозначать женский орган. В таких случаях сразу становится понятным tertium comparationis[259], общий элемент этих замен, но есть и другие символы, в которых связь уловить не так просто. Символы наподобие лестницы или подъема по лестнице (как картина полового акта), галстука или платка (мужской орган) или дерева (женский орган) провоцируют в нас недоверие до тех пор, пока мы не придем к пониманию символического отношения, лежащего в их основании, каким-то иным образом. Вдобавок целый ряд символов сновидений имеет двуполый, если угодно, характер и может в равной степени соотноситься с мужскими или женскими гениталиями – в зависимости от общей картины сна.
Некоторые символы широко распространены и встречаются едва ли не у всех сновидцев, принадлежащих к одной языковой или культурной группе; другие же встречаются лишь в самых узких и личных пределах. Это символы, создаваемые индивидуумом из материала его собственных представлений. В первой группе можно выделить те, притязания которых на отображение сексуальности оправдываются языковым словоупотреблением (таковы, например, производные земледелия, слова «оплодотворение» и «семя»); некоторые символы, вроде бы откровенно сексуального качества, восходят к ранним векам человечества и к самым темным глубинам нашего понятийного бытия. Склонность к созданию символов отнюдь не исчерпана и в наши дни применительно к этим двум разновидностям. Недавние технические достижения (те же дирижабли) мгновенно, как нетрудно заметить, сделались общераспространенными сексуальными символами.
Между тем ошибочно думать, будто, обладай мы более глубокими знаниями о символике («языке») сновидений, нам удалось бы обойтись без расспросов сновидца об ассоциациях и полностью вернуться к методике древних сонников. Совершенно независимо от отдельных символов и спонтанного изменения значения всеобщих символов никогда нельзя предугадать, нужно ли истолковывать тот или иной элемент содержания сновидения символически или буквально; зато можно не сомневаться в том, что содержание сновидения целиком толковать символически нельзя. Знание символики сновидения лишь обеспечивает возможность для перевода некоторых составляющих сна и не избавляет нас от необходимости применять технические правила, изложенные выше. Эта возможность особенно полезна там, где ассоциаций сновидца недостаточно или где они вообще не помогают.
ebooksa