Серая блуза, длинный фартук из черного люстрина, застегнутый на спине, широкий черный с красным гимнастический пояс, панталоны до колен, серые чулки, грубые башмаки с вечно развязанными шнурками. Его главная забава – шагать по полувысохшей канаве, заставляя ноги медленно, с ласковым хлюпаньем погружаться в грязь, за что дома его награждают тумаками. Продолговатое лицо с расплывчатыми чертами, на тонкой шее, неопределенный нос с несоразмерно открытыми ноздрями. О, эти губы – воплощенное вожделение, и обведенные синевой внезапно вспыхивающие глаза!
Вперемежку с бедной толпой шмыгают взад и вперед поваренки, неся на головах корзины, покрытые такими белыми салфетками, а что за аромат оставляют они за собой! Так думает про себя Пьерро, каждое утро, каждый вечер и каждый полдень отправляясь в школу или торопливо убегая из нее с висящей через плечо на ремнях и хлопающей его по заду сумкой. Сегодня ему невтерпеж, паштеты слишком благоухают – решено. Он толкает одного из этих небесных мальчишек, ангелов, разносящих вкусные обеды: тот падает вместе с корзиной. И здесь, и там – всюду белые пятна. Прекрасная сборчатая шляпа бедного мальчугана без дальних слов летит по ветру, затем плывет по канаве. Его лотки и лопатки, покрытые белоснежным тиком, грубо прикладываются к жесткой грязной мостовой, а синие с тонкими белыми полосками панталоны получают в своей задней, в собственном смысле, части ту же ласку, без которой и они сами и их содержимое охотно бы обошлись, меж тем как из глаз злосчастного малыша сыплются тысячи искр. Корзина летит туда, салфетка сюда, начинка вверх, корка – вниз, клецки – направо, гребешки – налево, грабеж и разорение! Собирается народ. Ребенка поднимают, добрые люди вытирают его, обчищают, нахлобучивают ему шапку, похлопывают его по спине, по рукам, подбирают корку и корзинку, салфетку, клецки, гребешки и прочее; поэт-декадент сует карапузу десять су из своих сорока, омочив в пролитом соусе палец, похожий на «i» без точки, который он обсосал, прикрывшись ладонью.
А он, Пьерро, виновник аварии, запустил все десять пальцев в божественный соус и продолжает бежать.
Десять минут до начала соборной обедни. Кортеж выстраивается в узкой ризнице, Пьерро, поющий в хоре, подбирается к церковной утвари и в тени, отброшенной певчими, занятыми переодеваньем в подрясники и стихари, завладевает посудиной с белым вином, сквозящим желтизной. Приходит ризничий, чтобы унести поднос, на котором стоят сосуды, и, поняв движение Пьерро, отбивает у него охоту доброй оплеухой. Господин кюре является на шум и, узнав в чем дело, наказывает неудачника вычетом десяти су из его жалованья. Пьерро клянется отомстить. Начинается обедня. Пьерро, как ангел, пропел свою партию в унисонном Kyrie, в Credo Дюмона, Agnus Dei, Sanctus и Domino Saham. Воскресные службы приходят к концу. Вечерня и вечерняя молитва, в которых Пьерро отличился, как никогда, своим трогательным голосом «маленького красного рака, пропевшего тонко как волосок». Но он вовсе не простил господину кюре. Ризничему – да. Почему? Да, почему бы? И в четыре часа, в сумерках этого зимнего дня, среди суматохи раздевающейся в полумраке узкой ризницы толпы лиц, он стянул шелковую камилавку и подрясник господина кюре, которые этот достойный священнослужитель, надевая душегрейку, небрежно бросил на один из шкафов для облачений на попечение ризничего; Пьерро сделал из них не возбуждающий подозрения узел и, незамеченный, дал такого стрекача, что стоило посмотреть. Это дурной поступок, и Господь Бог наверно его накажет за него…
Но вот что гораздо хуже: спустя двое суток, в последний день Масленицы, наш разбойник разгуливает в святочном костюме, с трубкой в зубах, в столь гнусно приобретенной камилавке, слишком большой для его преступной головы, так что она закрывает волосы, уши, оставляя на виду только злую, но все же весьма уморительную гримасу, и – тьфу ты! – в подряснике, спускающемся до пят негодяя, в прекрасном, накрахмаленном подряснике, на котором слишком обильные следы горчицы образуют на соответствующем месте подобие мерзости
И, осмотрев себя в зеркальном окне колбасной, бледный ряженый поздравляет себя с своим нарядом не больше и не меньше, чем его Господь Бог, ваш и мой, под вечер каждого дня творения, и находит, что сотворенное им – благо.
У Пьерро кроме лакомства, главной его страсти, и многих других недостатков, есть и странные, чтобы не сказать более, привычки. Его товарищу Арлекину, сыну парикмахера, что насупротив, тринадцать лет, которые сходят у него за пятнадцать и шестнадцать, да и стоят их: он любимец всех окрестных девчонок и подростков, бегающих с картонками. Красивое, мужественное лицо свежей и горячей окраски, взор мужчины, дьявольский мальчонок, право, молодецкие ухватки и нежно-зрелое тело; он особенно нравится Коломбине, старшей из трех очаровательных дочек (ей четырнадцать лет) рыбной торговки, что на углу. И конечно, конечно, Пьерро, безнадежно влюбленный в юную инфанту, исходит в тщетных жестах и тщетных вздохах. Но его удерживает стыд, справедливое возмездие за его – как бы это сказать? – себялюбие.
Тем не менее он, как говорят, вертится вокруг да около. Коломбина принимает все, ничего не давая взамен и ничего не обещая бедному Пьерро, который угощает ее краденым с прилавка засахаренным миндалем, обсосав его предварительно, и черносливом не менее подозрительного происхождения и не менее подержанным. Однажды Арлекин, которому, напротив, Коломбина сама подносит сласти, мелкие подарки и все прочее, не отказывая поистине ни в чем, застает моего Пьерро за этим жалким занятием и задает ему здоровую трепку.
Пьерро сейчас же, став вдруг философом, возвращается к верному лакомству, а также – но на этот раз он не сунется в огонь, он дает в этом торжественную клятву – и к этому сверхдолжному gnoti scauton.
Им – Пьерро, Арлекину, Коломбине – по двадцать лет; одному годом больше, другому годом меньше или несколькими месяцами больше или меньше, но этот славный возраст – двадцать лет – так ослепителен, что длится обыкновенно несколько дольше, чем прочие возрасты. Каждый из них определился. Арлекин – прекрасный молодой человек, сменивший личинку мальчишки на великолепный пестрый полосатый костюм, сидящий на нем, как влитой. Коломбина – полненькая, желанная, прелестно животная, один восторг! Ее наряды сверкают, как ее смех. Вместе они составляют поистине исключительную чету любовников без нежности, но буйную в своей страсти, соблазнительную донельзя. Ясно, что жизнь приняла их, сделала счастливыми, здоровыми, прекрасными и богатыми своей красной искрящейся богемой, и такими же покинет их.
Пьерро – их друг, смутно заискивающий. Он тоже счастлив, не зная зависти, вдоволь насыщаясь и вдоволь выпивая, трусливый, но благоразумный, любострастный, но по внешности воздержанный. Ах,
Да здравствует Пьерро!
Смиренное заключительное посвящение
Госпоже?
Ибо это принадлежит вам по праву, моя дорогая, и если выше вы найдете посвящение другу детства, то эти страницы заключения, уже не посвященные ему, эти страницы – истинный достойный дар – могут быть обращены лишь к подруге, к ней одной! К подруге по уму и сердцу, я чуть не сказал, к сестре… но нет! Бог не послал мне этого счастья, иметь сестру! И вот, чтобы удовольствоваться подругой, надо было сосредоточиться на дружбе, углубиться в это чувство, вознести его на небо, затем снова вернуть на землю, и вы видите, мы исполнили это с успехом, раз после стольких лет моя мысль снова всецело у ваших ног, и невозможно, чтобы такое выражение чувства было вам в тягость.
Вы были самой задушевной подругой той, оплакивать которую я не мог бы без лицемерия; и в качестве ее подруги вы сможете только одобрить мой павший на вас выбор для посвящения этого произведеньица, где есть слабое упоминание о ней; здесь ей воздается по заслугам – этого вы по совести не можете отрицать, но я не уверен, что такое беспристрастие вам будет приятно: дружба рождает обязательства и любимые мертвецы берут свои права! К тому же там говорится о ней, а воспоминание, каково бы оно ни было, само по себе уже нечто. Посмотрите же вокруг, вы женщина светская и много выезжаете, думает ли еще кто-нибудь хоть немного об этой забытой? Не извиняйте же, но и не осуждайте меня за менее любовные, чем вы желали бы, строки, в которых я раскрыл свое отношение к памяти той, о ком мы всегда будем различного мнения!
И посмотрим, была ли она на самом деле так мила, ваша подруга?
…………………………………………………………………………………………….
…………………………………………………………………………………………….
……………………………
ebooksa