Агония

Он молча усмехнулся ее словам, но она не поняла его усмешки. Слишком много сейчас в нем бушевало чувств, чтобы четко выделить что-то одно.

— Рейман тебе не ровня. Он тебе не соперник. Не надо меня отстаивать таким образом…

— Я же говорил, у нас с тобой, определенно, разные взгляды по этому поводу…

— Дослушай, дай я договорю! — тоже перебила.

Шамрай раздраженно выдохнул, уступая ей паузой.

— Еще раз говорю, он тебе не ровня. А ты как будто ставишь его на один уровень с собой. Он ничтожество. И пусть так думаем только мы, он все равно ничтожество. Мне неприятно так о нем говорить. Мне вообще неприятно о нем говорить, но, видимо, пришло время.

— Тут не о чем говорить. Это все от безнаказанности. Если бы он получил первый раз за это, второго бы уже не было. И не убеждай, что он написал тебе только сегодня.

— А ты не убеждай меня, что говорить нам не о чем. Я же знаю…

Она знала, что он ревновал к Владику, хоть и молчал. Что-то грызло его и подтачивало. Чувствовала это, но не представляла, как успокоить, не задев мужское самолюбие или гордость. Невозможно не задеть, обсуждая прошлые отношения.

— Ты не должен ревновать к нему, беситься из-за него. Мне неловко обсуждать его с тобой. Ты даже не представляешь, как мне трудно с тобой об этом говорить. Я, наверное, не подберу правильных слов, и ты не поймешь меня…

Вадим после этих слов перестал упорно смотреть веред и посмотрел ей в лицо. Она вдохновилась его жестом и продолжила:

— Рейман должен быть просто бывшим. Опытом… Мы с тобой оба имеем на него право. У тебя была своя жизнь, у меня своя, так получилось. Но он почему-то стал… этаким грешком в моей биографии. За который я виню себя, и ты меня, наверное, тоже. Только одним себя успокаиваю. Что без Владика мы бы вряд ли снова встретились.

Шамрай себя этим же успокаивал. Что Рейман только способ им снова найтись. Поэтому вопросов, зачем она с ним встречалась, насколько дорог ей Владик, он не задавал. Иначе они запутаются во взаимных претензиях. Задушат друг друга упреками. И без того все было, как она говорила. И ревность, и уязвленное самолюбие. Много разных чувств, целый комок. Клубок. Кишащих в груди змей. То одна, то другая, шипя, поднимет голову. Только идиот бесхребетный может этого не испытывать, а он таким никогда не был. Зато был жутким собственником и безумно любил свою Реню. И пока что ее слова, хоть и важные, не убавили желания сломать Рейману голову, как когда-то ему обещал.

— Не цепляйся с ним, не тяни его в наши отношения. Он этого очень хочет и сейчас радовался бы. Мы ссоримся из-за него. Он хочет быть нашей проблемой, и ты даешь ему такой шанс. Ты его возвысишь, если схлестнешься с ним. Он тебе просто не соперник, чтобы ты как-то на него реагировал. Ты мне важнее. Не надо меня отстаивать. Твое мужское достоинство для меня важнее, чем собственные терзания и уязвленные чувства. Я казню себя, что не ушла сразу. Но казнить и жалеть поздно. Я не выбирала между тобой и им. Ты должен это понять. Передо мной был другой выбор.

Сорвав тонкую травинку, Вадим перекусил ее, разжевав на зубах. Травинка напомнила ему о сигарете, и он сунул руку в карман, вытаскивая пачку и зажигалку.

— Продолжай, Киса, ты меня заинтриговала.

Она невесело усмехнулась, подождав, пока он закурит, и заговорила увереннее:

— Ты же знаешь, кто я. Как живу. У меня ведь ничего, кроме собственного достоинства, гордости, чести, нет… Нет особенных талантов, чтобы в глазах окружающих получить поблажку, нет денег или связей, чтобы чье-то расположение купить.

— А ты думаешь их купить можно?

— Рейман покупает. Его простят. Меня — нет. Я говорила про то, что выбор был не между тобой и им, а между тем, потерять ли мне совесть в глазах окружающих, или уйти к тебе. Все очевидно, ведь правда? Теперь для всех совесть я потеряла, но мне плевать, у меня есть ты.