Накануне Ильина дня обедали у Вревской с Обольян<иновым>, Блоком, его женой, сестрой и Максимовым. День прошел приятно, в щелкании языком. La charmante Ariane[299][300] начинает мне нравиться, особенно по своей стройности и сложению. Весьма замечательное лицо старшая сестра Блока[301], оставшаяся после матери 18 лет и с той поры для всего семейства заступившая место матери. Ее старанием в семействе поддерживается завидное, не приторное согласие, стоящее похвалы и подражания. Через день опять у Вревской, в более скучной кампании m-me — m-lle Бландовых. Ушел рано и лег спать. Предыдущий обед начался в 7 почти часов вечера.
Наконец вчера именинный обед у Обольяниновых, там несколько новых лиц: сестра покойного Николая Петровича, ее воспитанница, царскосельская вдова, толстая и, кажется, одаренная нежным сердцем, из старых Лев Ник<олаевич>[302], его больной брат, жалкий молодой человек, сокрушенный ревматизмами, Вр<евская>, Бибикова с красноносой воспитанницей, старый брат Блока[303], дважды выдержавший холеру и начинавшуюся горловую чахотку, неизбежный Максимов, с которым мы сражались на бильярде. День прошел приятно, даже возвращение домой, при грозных сумерках, дожде и толчках всякого рода, не лишено было приятности.
Несмотря на то, работа поденная идет исправно. Я дал себе слово не опускаться, а на драму о Данте смотреть как на свой opus magnus[304]. Кстати, пора кончить изложение драмы, тем более, что его немного.
Мы уж сказали, что Угуччионе, истощив все средства спасти Асканио, выходит перед народ и приказывает разостлать перед собой ковер. Тут излагает он гражданам все свое положение и свою любовь к сыну друга, свою клятву, данную его отцу, насчет покровительства и юноши и заключает свою речь неожиданным воззванием. Он сознается в том, что угнетал Феррару, что злодействовал над городом, и затем
Это подаяние служит сигналом прощения. Итальянцы, не знающие меры ни в зле, ни в добре, начинают бросать деньги на ковер. Женщины плачут. Уго с товарищами хотят поднять старика, находя его довольно наказанным, но Угуччионе говорит только: «Я не встану». С ним начинается
Слышится шум сражения, войско бежит на стены, доходит слух о том, что часть войск Асканио, избегших поражения, сбоку теснит осаждающих. Ею предводительствует опять незнакомец во францисканском одеянии, с каской на голове. Угуччионе продолжает стоять на коленях, весь дрожа. Наконец слышатся крики: победа, победа!
На площадь при криках народа вбегает Асканио, и перед ним Дант, с мечом и отбитым знаменем. Войско провозглашает победу над флорентинцами. Дант идет к Угуччионе, прощает его и приглашает его встать. Асканио и Джиневра кидаются к старому рыцарю, но Угуччионе не встает. Он не дрожит больше, — его подвиг кончился смертию, натура гордого воина не перенесла унижения, хотя и святого.
Дант благословляет его и полный восторга прославляет грешника. На небе видит он сонмы ангелов, встречающих воина, который для спасения друга дрожал всем телом. Величественными его терцетами заключается действие.
Дант уходит — народ кидается перед ним на колени и целует края его платья.
— В хозяйке должна соединяться щеголеватость с экономией.
— Воспоминания об ул<ане> Нарышкине.
Перелистывал рукоп<ис>ь Чернокнижникова и расхохотался до того, что тотчас же написал почти лист и решился продолжать роман. Весело писать эту чепуху, и фразы сами летят под перо. Этот genre[305], упрощенный и исправленный, может составить мою славу, если у меня будет время. Моя веселость есть какая-то особенная веселость, похожая на нелепую веселость человека несколько пьяного, в кругу нежнейших друзей сердца. Придумал эпизод о любовном письме, из Смоллетта. Это все пойдет в Чернокнижникова. Жаль, что нет достойных сотрудников. Нет, чернокнижие нелегко дается людям, из всех друзей и товарищей — я не могу решить, кто достоин быть моим сотрудником по чернокнижию. Разве Лонгинов, если б его переродить и оторвать от хлыщей, ибо для чернокнижия потребно сердце нежное и любящее.
Легенда о Нардзане двигается, хотя тихо. Книга Голов<нина?>, взятая мною, не сообщила мне ничего нового[306]. Это не сатира, не правда, ума именно тут настолько, чтоб вся вещь не казалась глупою. Односторонность гибельна во всем. Il ne doit pas exister de
Целый день один, после обеда не работал, а совершал путешествие через Колодки, обе рощи, яровое поле, до дома. Пользы относительно
Плодом одиночества выходит уже обычный феномен — украшение отдаленных предметов. Уже о Петербурге, Парголове, Островах я думаю с приятным волнением сердца, отсутствующие друзья кажутся еще милее. Живы ли все они, как идут их дела, сохранила ли их мне судьба, крайне невежливо поступившая со мной эти годы или, вернее, один год? Сегодни я с особенной отрадой думал о моих идеальных супругах Жуковских, о их питомце Кузнецове, детях и сером коте. Дай бог им много счастия за всю их любовь, за верность в тяжкие минуты и за все добродетели, почти баснословные в наше время!
Странно, что до сих пор нет писем от Гаевского. Замечательно, что все мои друзья или стары, или хворы, или до крайности истасканы, а иногда и все это вместе.
Волки появились в лесах, съели барана и корову.
ebooksa