Я нерешительно слез со стула.
— Скорей же, — закричал Костя, мой старший брат, и схватил меня за руку.
— И я, и я с вами, — завизжала Верочка, побросав свои куклы и схватив молоток от крокета.
Мне было страшно идти в полутемный отцовский кабинет; но стыдно было сознаться в своей трусости, особенно когда Верочка оказалась храбрее меня. Я надел свою жестяную саблю, выхватил ее из ножен, и мы весело побежали в кабинет. У порога мы остановились.
— Надо тихо, а то они услышат, — распорядился Костя.
— Мне страшно, — прошептала Верочка и убежала прочь.
— Я стану у окошка, — продолжал распоряжаться Костя, — Алеша — у печки, а ты, Шура, у трубы в углу, и слушайте; если услышите шорох, то крикните, и тогда мы все соединимся. Только не шумите, они ведь хитрые, они могут тихо.
Крадучись и пригибаясь, чтобы нас не видели из окна, мы стали на наши места. Верочка, увидев, что мы храбро вошли в кабинет, вернулась и остановилась у косяка двери.
— Лезут, лезут, — зашептал Алеша.
Я с Костей подбежали к нему, стали слушать, но в печке все было тихо, и мы снова разошлись по своим местам.
Сумерки сгущались, у меня в углу стало совершенно темно. От темноты и напряжения становилось жутко. Я не выдержал и выронил саблю.
Братья подбежали ко мне.
— Ты что?
— Я не могу больше.
— Боишься, а еще мальчик!
— Хорош Суворов, я скажу папе!
Папа иногда называл меня Суворовым потому, что я был полный его тезка, и я гордился этим.
— Вовсе не боюсь, у меня ноги болят, — соврал я.
— Больше с тобой никогда не играю, — заявил Алеша.
— У него, правда, болят ноги, — заступилась за меня Верочка, которой самой давно сделалось страшно и которая, чтобы не бояться, залезла под письменный стол.