— Почему ты так думаешь? — спросила Ольга Николаевна.
— Он все знает; у него столько книг в кабинете, и он всех их знает наизусть. Потом мама у папы обо всем спрашивает, и папа никогда не сердится, а мама строгая.
Ольга Николаевна улыбнулась:
— Ты вот — необыкновенный, все шалишь и на стуле качаешься.
— Нет, я — обыкновенный, и Костя — обыкновенный, и мама — обыкновенная, и вы — обыкновенная, только не совсем.
— Отчего же не совсем?
— У вас нога игрушечная.
Ольга Николаевна рассмеялась.
— Папа, правда, необыкновенный, — с жаром подхватил Костя, — он самый сильный, я сам видел, как он маму поднимает. Он знает, как зовут каждый цветок и каждое дерево, и верхом на лошади умеет, и рисовать умеет, — он вчера мой портрет нарисовал. Правда, правда. Потом на службу каждый день ходит.
— Когда я вырасту большой, — перебил его Алеша, — я тоже буду необыкновенный, я тоже буду на службу ходить. У меня будут дети, и я вас учить их возьму, а вы тогда совсем старенькой будете.
— Ну, довольно болтать.
Пришла мама, она всегда приходила к концу урока, Алеша перестал качаться. Костя принялся усердно что-то писать.
— Как они у вас сегодня? Алеша, наверно, ничего не знал, он вчера весь день без дела болтался. Вы, Ольга Николаевна, пожалуйста, построже, а то с ними никакого сладу нет. Этот вчера себе нос расквасил, да что он, опять, кажется, плакал?
Я покраснел и боялся взглянуть на Ольгу Николаевну, а вдруг она скажет.
— У него голова болит, — тихо сказала Ольга Николаевна, — вообще же я ими довольна, они у вас славные.
— Только все-таки надо построже, — прибавила мама.
Урок кончен, мы собираем свои книги, а я думаю о папе.
Конечно, он — необыкновенный, и потому я люблю по вечерам ходить к нему в кабинет, сидеть на диване, прислонившись к высокой спинке и следить смирно и внимательно, как папа обмакивает перо в чернильницу, как бегает его рука по бумаге, как он щелкнет на счетах и снова пишет. Я сижу и смотрю, и что-то поднимается в груди огромное и приятное, и я невольно говорю:
— Папа.
Но тотчас пугаюсь звука своего голоса и гляжу на папу широко раскрытыми глазами.