НЯНЯ
У нас в детской, в углу, под образами стоит большой нянин сундук, зеленый, окованный железом, с жестяной резьбой на крышке.
Перед Рождеством и Пасхой няня его разбирает, вынимает и чистит свое достояние. Впрочем, бывают еще дни, когда няня открывает сундук. В эти другие дни няня — особенная, она ворчит, что-то шепчет, вздыхает и даже плачет. Алеша уверяет тогда, он всегда все знает, что няня получила письмо из деревни от своего внука Ваньки. Может быть, Алеша и прав, но я знаю наверное, что если няня ворчит, что-то шепчет и вздыхает, то она откроет сундук, начнет перебирать вещи, что-нибудь выберет из них, отложит в сторону, вздохнет и, быстро уложив остальное, закроет опять сундук, не обращая внимания на нас любопытных, толпящихся вокруг него.
Зато перед праздниками няня сама предупреждает, что откроет сундук, и я не отхожу от нее, чтобы как-нибудь не пропустить это событие.
— Няня, ты скоро откроешь сундук? — спрашиваю я в нетерпении.
— Скоро, скоро; вот кончу штопать, тогда и открою.
— А там чего? — подбегает к ней Верочка.
— Чего, радость ты моя чистая, там всего много, что няня у вас да у дедушки вашего за сорок лет накопила. У няни, небось, на деревне тоже внуки растут.
— А пряники есть?
— И пряники есть.
— А ты дашь?
— Дам, дам, золото ты мое, — няня откладывает чулок в сторону и берет Верочку на руки, та прижимается к няниной щеке, потом гладит ей лицо.
— Няня, я все лицо тебе выглажу, ты опять молоденькой будешь.
— Где уж мне молоденькой быть, только бы внуков вырастить.
— А они тебя любят?
— Любят, любят.
— И я люблю.
— И я, и я люблю, — кидаюсь я к няне, взбираюсь к ней на колени, бурно обвиваю ей шею и целую мягкое, морщинистое лицо. Я не хочу, чтобы одна Верочка целовала няню, я тоже люблю няню.
Я тоже люблю няню. Бывает, вечером она наклонится над моей кроваткой, долго крестит, целует и говорит:
— Христос с тобой, спи, мой красавчик, расти большой. Ох, ох, ох, трудно будет тебе, бедненький ты мой.