Даниэль Деронда

Что же касается поисков матери и брата, то слова Майры дали Деронде предлог отложить немедленные действия. Впрочем, нежелание принять необходимые меры вызвало угрызения совести ничуть не меньшие, чем нежелание узнать правду о собственной матери: в обоих случаях оставалось ощущение невыполненного долга детей по отношению к родителям, – однако его удерживало инстинктивное опасение узнать правду.

«Начну с того, что спокойно осмотрюсь, – наконец решил Деронда. – Не исключено, что кто-нибудь из евреев мне поможет. Подожду до Рождества».

Что бы мы делали без календаря, желая отложить исполнение неприятного обязательства? Теперь же замечательная система исчисления времени неизменно дарит нам день, до наступления которого бессмысленно браться за неприятное дело.

Глава VI

Тем временем Деронда начал бродить по лондонским кварталам, населенным простыми евреями. Заходил в синагоги во время службы, заглядывал в лавки, изучал лица – путь не самый быстрый с точки зрения розысков родственников Майры. Почему же он не обратился к почтенному раввину или другому члену еврейской общины? Он собирался так поступить – после Рождества. Дело в том, что, несмотря на склонность находить поэзию в обыденных вещах, там, где возникал острый личный интерес, Деронда, как и все мы, отворачивался от неудобной реальности, которая никогда не считается с нашими вкусами. Нам известно, что энтузиазм прекрасно чувствует себя в мире идей: легко выносит запах чеснока в Средние века и не замечает ветхости старины, – однако сразу становится брезгливым, когда приходит в столкновение с идеалами, обращенными в плоть и кровь, и при каждом столкновении с ними испытывает тошноту.

Что значат грязные лавки и отталкивающие лица по сравнению с восторгом воображаемого чувства, если мы перенесемся в Кордову времен Шломо Ибн Габироля[39] и увидим величественные образы несчастных преследуемых евреев? Или перенесемся на берега Рейна, в конец одиннадцатого века, когда в ушах людей, ожидавших сигнала Мессии, подобно собачьему лаю раздается вдруг победный крик крестоносцев, и перед этими героями, вооруженными огнем и мечом, встает согбенная фигура оскорбленного еврея, героически смотрящего в лицо пыткам и смерти?

Вся сила поэтического стремления к идеалу познается в возвышении ежедневного факта, а не в витании в облаках. Восторгаться пророческими видениями царства всеобщего мира гораздо легче, чем видеть его наступление в газетных объявлениях. Большинство из нас, осторожных людей, оказавшись в центре Армагеддона, может не почувствовать ничего странного, кроме небольшого раздражения от дыма в воздухе и чуть заметного содрогания земли.

Как правило, Деронда порицал теоретическое поклонение идеалам до соприкосновения с реальной жизнью, однако сейчас, видя Майру и считая себя обязанным разделить ее переживания, смотрел на каждого еврея и еврейку применительно к ней и предчувствовал, какая борьба развернется в сердце девушки между ее представлением о неведомых матери и брате и суровой действительностью. Предчувствовал тем острее и болезненнее, чем яснее осознавал, что подобное столкновение судьба могла преподнести ему самому. Нельзя утверждать, что богатые евреи вызывали у Деронды более приятное впечатление, однако, поскольку вероятность обнаружить родственников Майры среди представителей этого сословия была крайне мала, он не думал об этом.

В таком настроении он бродил по лондонским кварталам, не ожидая определенных результатов, а подготавливая свой ум к будущим размышлениям, равно как и к действиям. Точно так же, если бы родство связывало Майру с горняками Уэльса, он мог бы отправиться туда, чтобы ближе познакомиться с этим народом и между делом кое-что узнать об истории забастовок.

Он и правда не стремился найти никого конкретно, а потому, по обыкновению взглянув на фамилию хозяина очередной лавки, уходил вполне удовлетворенным, убедившись, что это не Эзра Коэн. Больше того, он всей душой желал, чтобы Эзра Коэн не держал собственную лавку. Считается, что желания не проходят бесследно, а обладают зловещей силой. В соответствии с этим убеждением мир устроен таким образом, что если вы ненавидите страдающих косоглазием людей, то скорее всего ваш ребенок родится с этим недостатком. Оптимистичные люди решительно отрицают эту мрачную теорию вероятностей и воспринимают собственные желания как добрые предзнаменования их благополучного исполнения.

Как бы то ни было, но однажды утром, свернув на боковую улочку, чтобы скрыться от шума и толчеи Холборна, Деронда заметил в окне одной лавки красивые серебряные застежки – вероятно, от католического молитвенника, – первым делом подумал о леди Мэллинджер: обладая сугубо протестантским вкусом к подобным католическим излишествам, она бы с удовольствием носила сделанный из этих застежек браслет. Деронда остановился, чтобы рассмотреть их подробнее, и понял, что лавка представляет собой некое подобие ломбарда, где главное место занимают ювелирные изделия, кружева и прочие вещицы – преимущественно старинные. Вывеска в углу гласила: «Обмен и ремонт часов и ювелирных украшений». Внимание его не осталось незамеченным: в дверях появился торговец – очевидно, еврей – и радушно поздоровался:

– Добрый день, сэр.

Испугавшись настойчивости хозяина лавки, Деронда торопливо ответил на его приветствие и перешел на другую сторону улицы. С расстояния отлично читалось имя хозяина лавки: «Эзра Коэн».

Возможно, на сотнях других вывесок также могло стоять имя Эзры Коэна, однако Деронду поразило, что по возрасту лавочник вполне мог оказаться братом Майры.

По дороге домой Деронда попытался убедить себя в том, что нет серьезных оснований считать торговца братом Майры, а затем пришел к выводу, что даже если этот Эзра действительно тот, кого он ищет, Даниэль не должен сообщать Майре о печальном открытии. Правда, эта мысль недолго волновала его ум, и Деронда спросил себя, имеет ли он право устраивать жизнь другого человека по своим понятиям. Разве мысленно он не восставал против той тайны, которой другие окружили его собственную жизнь?

Во всяком случае эта внутренняя полемика была преждевременна: пока он еще не сделал определенного открытия. Таким образом, Деронда решил, что вернется в лавку, когда сочтет нужным, и купит застежки для леди Мэллинджер. Несколько дней подряд его занимал сэр Хьюго: баронету предстояло выступить с речью по одной животрепещущей политической проблеме, а потому он хотел, чтобы Деронда изучил и изложил в письменном виде юридическую сторону вопроса. По обыкновению их мнения разошлись, и хотя расхождение во взглядах огорчало баронета, выслушав точку зрения Деронды, он с удовлетворением заметил:

– Черт возьми, Дэн! Почему ты не выскажешь это во всеуслышание? Ты, конечно, не прав и успеха не добьешься, но для молодого человека нет лучшего способа показать себя. На твоем месте я непременно воспользовался бы такой возможностью. Если не упустишь случая произвести впечатление, то вскоре можешь оказаться в парламенте. Сам знаешь, как мне будет приятно.

– Сожалею, что не делаю того, что могло бы вас порадовать, сэр, – ответил Деронда. – Но никак не могу убедить себя посмотреть на политику как на профессию.

– Почему же? Если человек не предназначен для общественной жизни своим рождением и положением, ему остается одно: пробиться собственными силами. Дела страны требуют решения: правительство ее величества должно работать, как справедливо заметил старый герцог. А этого, мой мальчик, никогда не произойдет, если каждый будет рассматривать политику как нечто требующее вдохновенного призвания. Если тебе предстоит заседать в парламенте, то не годится болтаться без дела и ждать призыва то ли с небес, то ли от избирателей.

– Не хочу зарабатывать на жизнь убеждениями, – возразил Деронда. – Особенно заимствованными убеждениями. Не хочу никого винить, но многие молодые люди не стесняются ради славы подниматься на трибуну и расточать обещания от имени партии.