Выезжая уже в Неполомицы, Генрих, который давно не был у Анны, объявился к ней попрощаться. Она была такой слабой, что снова с радостью приняла это доказательство памяти о себе. Оделась старательней и ждала объявленного.
Генрих, чрезвычайно элегантный, благоухающий, прибыл с одним только своим
– Не правда ли, – сказал он, беря её за руку, которую на минуту удержал, – что не считаете мне за зло такой долгой забывчивости? Но это слово неправильное. Я помнил, грустил, собирался и не допускали меня к вам. Польские паны сенаторы есть настоящие тираны и не я над ними, но они надо мной царствуют! Держали меня часто голодным до ночи.
Генрих смеялся.
– Но, наконец-то, этот сейм однажды закончился и все, они и я, вздохнём свободней. Еду в тот замчик в лесах, который и вашему королевскому высочеству должен быть знаком, потому что мне говорят, что там отец ваш обычно охотился.
– И я была там много раз, – ответила, постепенно оживляясь, Анна. – Не надейтесь, однако же, ваше величество, найти там много удовольствия и удобств. Место уединённое и дикое.
– Тем свободней там вздохну, – сказал король, – чтобы потом вернуться в Краков освежённым и отдохнувшим. А ваше королевское высочество что решили?
– Я? – спросила немного удивлённая Анна. – Я? Как вашему величеству должно быть известно, я совсем до сих пор своей воли не имею. Паны сенаторы гораздо деспотичнее пануют надо мной. До сих пор я от них ничего не могла дождаться, ни урегулирования дела моего и сестёр наследства после брата, ни обеспечения меня на будущее. Много основных вещей у меня забрали.
Анна уже пару раз раньше намекала о том королю. Подняла на него глаза. Генрих зарумянился, совсем забыл о том, что ей обещал.
– А! Прошу верить, – прервал он, кладя на грудь руку, – не моя вина. Всегда панов сенаторов. Что до меня, я готов по мысли и, согласно вашему желанию, решить, подписать.
– Сделайте это, ваше величество, – отпарировала Анна, – потому что неопределённость – неприятна, а, кроме того, я чувствую себя ответственной перед сёстрами за задержку. Я тут одна защищаю дела королевы шведской и княгини Брунсвицкой.
Король слушал уже одним только ухом, желал как можно быстрей выскользнуть, но Анна добавила ещё:
– Очень прошу ваше королевское величество о решении. Мои требования не много значат, слушать меня не хотят, ваше королевское величество имеете право.
Король кланялся и прижмуривал глаза, а губы кокетливо кривил.
– Но вы, ваша милость, можете быть уверенными, что касается меня, – сказал он, – я с закрытыми глазами подпишу всё, что может обеспечить ваш покой. Даже охотно учинил бы жертву.
– Я никакой не приняла бы, я не нуждаюсь в требовании, – отозвалась Анна, – я требую только справедливости. До сих пор не обдумали для меня ничего, а даже к собственности своей прийти не могу.
– А! – прервал вдруг Генрих. – Это несчастное дело того бедного каштеляна со Зборовским! Сколько оно у нас времени забрало, как закрутило всем! Благодарение Богу, оно наконец закончено, хотя я имел то несчастье, что, желая всех удовлетворить, не понравился никому. Зборовский считает меня чрезвычайно жестоким, пани Ваповская – слишком снисходительным.
Из этого тона и звука речи не видно было, чтобы это всё очень интересовало короля. Легко выражался, а двузначная, саркастическая улыбка, к которой был привыкшим, не переставала блуждать по его устам. Иногда, отвлечённый, поглядывая на девушек фрауцимер принцессы, стоящих за ней, один глаз прищуривал.
Принцесса благодарила за обещания, добавила, что положится на них и будет ждать исполнения.
– Хотя я еду в Неполомицы, – прибавил король, – не дадут мне и там покоя и буду помнить, чтобы ничего не залежалось, а дело вашей милости будет для меня самым срочным.