Вскоре потом король, словно этим хотел понравиться Анне, начал расхваливать польскую весну.
– Обещают мне прекрасную охоту, леса, должно быть, превосходны.
– И раньше были полны зверя, – прервала Анна, – а так как там никто не имел права охотиться, сейчас также должно быть изобилие всего.
Принцесса ещё спросила о новостях из Франции и здоровье королевы-матери, на что погрустневший Генрих отвечал, что три дня не имел писем, что его весьма беспокоило.
– О здоровье своей матери я менее беспокойный, – прибавил он, – больше забочусь о возлюбленном брате, который уже давно страдает, а своего доктора Амбруаза Паре слушать не хочет, слишком много охотится и срывает грудь, учась играть на охотничьей трубке.
Принцесса шепнула, что слышала, якобы он также стихи писал, на что Генрих улыбнулся.
– Так говорят, – сказал он насмешливо, – но имеет при этом столько здравого смысла, что этим не хвалится. Короли имеют слишком много дел, чтобы поэзией заниматься. А потом, что же Ронсар?
Королю казалось, что, сверх обычного размера удлинив разговор с принцессой, должен был её уже осчастливить и на долго накормить; закрутился, вежливо кланяясь, кокетливо и весело улыбнулся, гибким шагом танцора пошёл к дверям.
Все девушки смотрели за ним, восторженные, таким был искусным, гибким и молоденьким казался.
Ласку радовало это из-за Анны.
– Такого красивого будет иметь мужа! Нет сомнения, что будет его иметь.
Принцесса после ухода Генриха тут же удалилась в спальню, чтобы там минуту помечтать.
Как ученик, выпущенный из школы, молодой король спешил в свои апартаменты. Тут его ждала великая радость.
Д"Антраге, которого он очень любил, ровесник, приятель, прибыл с письмами из Франции.
На самом деле давно ждали короля Опалинский, Зебжидовский, недавно назначенный воеводой, и епископ плоцкий, но д"Антраге привёз такие желанные новости из Франции – ничего не могло уравновеситься с ними.
Пибрак побежал извиняться, оправдываясь письмами от матери, и паны сенаторы ещё раз должны были уйти ни с чем.
Д"Антраге не имел даже времени снять ботинки, в которых поспешно отбывал путешествие на коне, ввели его в кабинет, дверь которого была заперта на задвижку.
Когда они оказались одни, Генрих, сбрасывая с плеч плащик и шляпу с головы, глубоко вздохнул.
– А! Друг! – воскликнул он, ломая руки. – Когда же я из этого вавилонского плена освобожусь? Ты не знаешь, на твоё счастье, что такое сидеть тут на тяжком покаянии в стране медведей, пива и кривых сабель, где люди по целым дням ссорятся, мирятся, убивают друг друга, а ссоры и мир запивают бочками этого народного напитка.
Он содрогнулся.