Вообще того, что тут с ним и около него делалось, он не принимал всерьёз.
Притом крупнейший на свете беспорядок царил на этом дворе, словно на ночлеге в постоялом дворе.
Принимали послов так, что они выходили поражённые этим монархом, который им казался каким-то пажом, так не по-королевски выступал.
Дворцовые урядники должны были заменять короля, когда надлежало чествовать послов, потому что на королевском столе часто и посуды, и блюд не хватало.
Тенчинский, сделанный подкоморием, терял голову.
Что было приготовлено на завтрашний день, съедали ночью, утром никто вовремя не выдавал приказов – и на обед есть было нечего.
Герцог Невер, Пибрак правили, кто хотел, командовал первый лучший, приказы пересекались – а сенаторы перед иностранцами должны были стыдиться.
После аудиенции у короля русский посол на обеде у одного из панов без обиняков поведал, что жаль было народа для такого короля, который вовсе на сильных монархов похожим не был.
Серьги в королевских ушах, облегающие брюки, белые ручки, причёсанные волосы поражали и смешили.
Старшие паны беспокоились, потешаясь над тем, что со временем всё должно было измениться, король с языком и обычаями освоится, французы постепенно вернуться домой, окружат его поляки и переделают в лучшего.
Французы в самом деле убывали.
Били их, побуждали, и так им было в итоге неудобно, что один за другим отпрашивались. Некоторые попросту убегали.
Из тех, что стояли ближе к Генриху, Ян из Тенчина, именуемый подкоморием, допущенной к большей близости, дал захватить себя и горячо защищал короля.
Видел и он его недостатки, но приписывал их молодости, хвалил доброе сердце и мягкость. Генрих, умеющий понравиться, когда хотел, приобрёл его себе.
Также много из сенаторов было за то, чтобы, не принуждая короля к браку, пункт этих пактов покрыть молчанием и забыть об условии, которое могло оттолкнуть молодого пана. Зборовские, Тенчинские, Опалинские, Горковы, Костка, много других было за это.
Епископы куявский и плоцкий поддерживали это мнение. Не рассуждали о том громко, но само молчание и промедление много говорило о браке.
Как раз потому, что жениться вовсе не думал, а он и двор принцессу «старой ведьмой» между собой называли, Генрих, сколько бы раз с ней не встретился, старался её усыпить любезностью, обмануть чрезвычайной вежливостью.
Это был единственный талант молодого пана, что никто ловчее, чем он, любезности придумать не умел, когда в душе не любил никого.
В то время уже с определённостью приходило на ум то, что он позже напрасно старался выполнить: хотел вернуться во Францию, где его ждала корона после брата, а Польшу, по примеру Людвика Венгерского, сдать великорядцам. Впрочем, он с лёгкостью пренебрегал этой короной.
Когда сейм наконец кончился, а весна приближалась, думали только о путешествиях, забавах, турнирах, о развлечениях для очень уставшего пана, а польская молодёжь, воодушевлённая Яном из Тенчина, готовилась к турнирам, к танцам, к пирам, в которых убегающих французов должна была заменить.