Допоздна все носили по городу известие о возвращении. Давным-давно там не видели Августа.
На верхнем этаже в каменице «Под рыбами» над раскрытой Библией сидел до неузнаваемости похудевший, бедно одетый, один-одинёшонек Витке. Иногда он склонялся над книгой, читал несколько слов и думал.
Перед ним стояло пустое старое кресло, некогда занимаемое вечерами матерью, она уже покоилась на кладбище. Витке был один и проклинал свою судьбу… В нём и около него всё было в запустении, он сам не жил уже, но влачил жизнь. Ничто его не интересовало… он сдал всё на слуг.
Когда среди этой думы на лестнице послышались шаги, он вовсе не шелохнулся. Потом кто-то нетерпеливо стукнул по двери рукой, ища ручку. Витке не шелохнулся.
Затем с проклятиями на устах вбежал как буря и вихрь Константини, посмотрел на сидящего, который даже не шелохнулся, и страшно выругался.
– Ну, вставай! Ты нужен королю!
Захарий пожал плечами.
– Мне не нужен король, – сказал он холодно, – ты и он вы взяли у меня что я имел самого дорогого… я стал трупом, не служу никому, пожалуй, пригоден только в добычу червям.
И он отвернулся.
Мазотин подошёл к нему и ударил его рукой по плечам.
– Что ты болтаешь! Всё исправится. Вставай… Мне нужно кого-нибудь в Варшаву отправить. Важные бумаги остались там, привезёшь их.
– Не поеду, не привезу! – ответил Витке. – Не забочусь о вас, не боюсь вас… Иди искать новых жертв себе… Иди! Иди!
Итальянец смотрел, слушал, ушам верить не хотел.
– Что же с тобой сделалось? – рассмеялся он принуждённо. – Ты с ума сошёл…
– Предпочитаю моё безумие, чем ваш разум, – замурчал Витке, и, опёршись на локоть, погрузился в книгу.
Константини стоял над ним и подёргивал плечами.
Затем, чувствуя его за собой, Захарий медленно начал говорить, не обращаясь к нему:
– Кто вас коснулся, кто с вами имел дело, погиб, вы как змеи, носите яд в себе, который убивает всех, и только вам не вредит. Вы убили мою мать. Вы убили этого невинного ребёнка… Вы убили во мне всякую веру, кроме как в дьявола, который вас наплодил. Отойдите от меня.
Итальянец нахмурился.
– Обезумел, – повторил он и, помолчав немного, добавил: – Мне тебя жаль, в самом деле жаль мне тебя. Встань, отряхнись, зло исправится, вернутся утраты.