Во времена Саксонцев

– Хуже всего то, – сказал он, – что его трудно сделать законным, потому что им не является, не вся Речь Посполитая будет на нём представлена.

– А вопросы придут, – добавил воевода, – которые и самому лучшему собранию разрешить было бы нелегко.

После короткого молчания Яблоновский добавил:

– Вы знаете, что оригинал пактов конвентов исчез.

Дзедушицкий пожал плечами, а воевода с некоторым ударением тише докончил:

– Довольно необычно, что вовремя исчезло то, что могло помешать, а что должно помогать, самым неожиданным образом отыскивается. Эта великая удача короля, откровенно говоря… не нравится мне.

Немного удивлённый пан староста поглядел на говорящего. Несколько раз хозяин в молчании измерил небольшой покой, и, развернувшись, остановился перед своим гостем.

– Да, да, много мне вещей не нравится и поэтому вы видите меня грустным. Могу вам признаться в этом, – говорил он далее, – сам наш новый регент, чем его ближе узнаю, тем меньше приходится по сердцу.

Дзедушицкий широко открыл удивлённые глаза. Воевода вздохнул.

– Гладкий, милый, любезный, – продолжал далее воевода, – но слишком легкомысленный, когда идёт речь о развязывании таких узлов, которые для добросовестного человека бывают проблемой и препятствием. Всё обходит или компенсирует, смеётся над всем. Понимаешь теперь, что он мог легко сменить веру, потому что не придаёт ей никакого значения. Должны ли мы доверять тому, который Бога в сердце не имеет?

– Пане воевода, – прервал с болью Дзедушицкий, – слишком поздно это приходит! Увы! Защёлка упала!

Яблоновский ничего не отвечал, как если бы не считал защёлки безвозвратно запертой. Сделав искреннее и неприятное признание, ему было необходимо оправдаться в нём, и, опёршись на стол и опустив голову, он сказал:

– Меа culpa! Меня этот человек ввёл в заблуждение, потому что я думал о нём по тому, как он показывал себя первоначально. Казался открытым, искренним до избытка, полным доброты, между тем…

Староста прервал:

– Сомневаетесь?

– Всё фальш! Комедия всё! – кончил, разогреваясь, Яблоновский. – Теперь, когда меньше нужно скрываться перед нами, с каждым днём он кажется мне более страшным. То, что о нём из Саксонии доходит, пугает. Если бы нам был нужен пан для пира и забавы, конечно, лучше него выбрать бы не могли, мы же как раз о сильном, суровом, но справедливом, должны были Бога просить. Здание Речи Посполитой следовало бы не поддерживать, но заново перестраивать, не разрушая. Забросанные мусором и грязью наши старые грехи очистить. Мы думали, что возьмём человека, который эту задачу поймёт и будет иметь силу её разрешить. Между тем вся его сила в руке, в голове – легкомыслие и тщеславие, в сердце – холод и эгоизм.

– Ради Бога! – выкрикнул Дзедушицкий. – Не смотрите на будущее с таким сомнением в нём, а позвольте вам сказать, что, как вы однажды ошибались в нём, так и в суждении, без меры суровом, можете быть несправедливыми.

Яблоновский воздел сложенные руки.

– Возможно, вы были пророком, а я лжецом, – воскликнул он, – но, увы, увы, боюсь, как бы в этот раз я не видел слишком ясно. Присмотритесь ко всему его поведению, всё есть фальшью, подделкой и лицемерием.

– Не знаю только, – прервал Дзедушицкий, – всё ли это его вина. Вы видите его окружённым советчиками, а в делах Речи Посполитой не столько решает он, сколько Денбский и Пребендовский. Сложите часть вины на этих советчиков.