Воевода дал подтверждающий знак.
– А о Конти что слышно?
– Плывёт к нам, это верно, – говорил староста, – но значительной силы с собой не ведёт, а тут её собранной на приём не найдёт.
– Хуже, потому что мы уверены, что горсть, может, найдётся тех, что свои ворота на поле под Волей готовы поддержать оружием. Гражданская война… самая страшная катастрофа, какая может коснуться страны… бунты.
Поэтому мы должны стоять не только при Августе, но ему приобретать новых приятелей… это в действительности задача текущего часа, а завтра
На этом окончился разговор
– Вы знаете о том, – сказал он, – что этот элект, следующий на коронацию, не мог без того обойтись, чтобы не притащить с собой какой-то немки, пани Дуфеки, которая явно живёт в Лобзове и выглядит, как большая пани, а зовут графиней? Его негодная служба уже тут по Кракову летает, охотясь за личиками и любовницами для пана, которому всегда что-то свежее нужно.
–
– Нет, – произнёс воевода, – это позорное начало того, что нас ждёт. Потом мы не дадим ему сломать наши уставы, но чем же это поможет, когда нашу родину заразит распутством, а из святых наших женщин сделает себе наложниц. Возмутит домашний очаг… что нам останется?
Староста молчал, опустил голову и вздыхал, только после долгого размышления у него вырвалось:
– Не может этого быть, не может! Зараза эта нас не тронет. Не верю, не допускаю, не боюсь! Наша женщина слишком чистая и святая. Матери наши слишком набожные.
И сильным кулаком он ударил по столу; видя это возмущение, воевода, обхватил его руками и сердечно обнял. У обоих на веках появились слёзы. Яблоновский развеселился снова, а так как подходило время ужина, он хлопнул слуге, чтобы его подавали, пригласив Дзедушицкого.
– В замок сегодня не пойду, завтра должен буду объясниться болезнью, – сказал он, – но пьянку, какая там вчера была и сегодня повторится, не вынесу, и даже смотреть на неё мне отвратительно.
За ужином, хотя воевода рад был отклонить разговор от того, что занимало его ум, у него и у старосты получалось это с одинаковым трудом, и невольно малейшее словечко тянуло его обратно к королю и текущим делам.
Для Яблоновского был он беспокоящей загадкой, которой показывались всё более новые стороны. Рядом с легкомысленным, распоясанным человеком выдавался политик дерзких планов, который пробуждал опасения. Воевода заметил, что Август несколько раз всегда один на один и в отсутствие польских панов проводил совещания с послом бранденбургским, Овербеком, явно пытаясь заполучить его на свою сторону.
Из слов, подхваченных в разных источниках, делался вывод, что король уже сблизился с царём Петром и рассчитывал на его дружбу и альянс.
Всё это действительно объяснялось необходимостью обезопаситься от шведа, у которого хотел отобрать Лифляндию.
В Пактах, которые исчезли, стояло восстановление awulsow (оторванных участков), а к тем принадлежала так же Лифляндия, как Каменец, Подолье и оторванные части Украины.
В стране особенно чувствовалась потеря Каменца и на эту твердыню обращались глаза всех, между тем на саксонском дворе говорили больше о Лифляндии и не подлежало сомнению, что король сперва думал о её возвращении. Саксонские войска, которые собирались вводить в Польшу, были предназначены для Лифляндии.
Знали уже, что молодой Карл XII был очень рыцарского духа, суровых привычек и мужского, железного характера, но и в Августе надеялись найти силу, могущую с ним помериться. Немецкие генералы, несмотря на воспоминания двух кампаний против турок, которыми нельзя было похвастаться, восхваляли рыцарское мужество Августа и хорошее военное образование.