После того безумного бега этот поход с возвращением шёл нога за ногой. Август даже вожжей не брал в руки. Конь, которого он иногда судорожно сжимал коленями, останавливался и дышал. Наступал отдых и шли дальше.
Так дошли до леса и наконец до дворца на Белянах уже в сумерках.
Тут, что было гостей, к которым прибавились ещё недавно прибывшие из Варшавы, все стояли во дворе, с тревожным ожиданием возвращения, и короля приветствовали с радостью. Только кровь, которой он был испачкан, сначала вызвала испуг, но служба её объяснила.
Король так дал себя довести до крыльца, соскочил с седла и с Константини и Хофманом вошёл в свою спальню.
В покоях все ждали.
В течение всего этого времени встревоженная княгиня Цешинская плакала, теряла сознание, бросалась бессознательная, пока король не вернулся. Хотела тут же бежать к нему. Константини не допустил.
Когда это происходило, сидящему на кровате Августу Пфлуг читал письма и рапорты Флеминга, а скрежет зубов сопровождал тихий его шёпот.
Король ни словом не прервал чтения. Уже было окончено и немец собирался начать соболезнования и утешения, когда нахмуренный пан наказал ему молчание. У изголовья стоял доктор.
Затем, оглядевшись вокруг, Август сдавленным голосом потребовал вина.
Доктор хотел запротестовать, но грозный взор короля не позволил отворить ему рта.
– Вина! – повторил он во второй раз.
Константини, который понимал каждый его кивок, начал раздевать его и одевать. Постепенно всё усмирялось и успокаивалось. Две огромные рюмки выпили одну за другой… и он начал поносить Флеминга.
Никто прерывать не смел. Он всё больше оживлялся.
Протянулось так до ужина.
Княгиня почти всё время стояла у дверей, но служба её не впускала. Успокоило её только, что король вполне приходил в себя и вскоре совсем будет усмирён.
Накрытый для ужина стол ждал. Константини что-то шептал. Август медленно поднялся и направился к столовой. Там он занял обычное своё место. Подчаший по кивку налил ему вина. Поляки, ещё не пришедшие в себя после того, что видели, с удивлением заметили, что король начал есть. От всей ярости осталась на его губах насмешка.
Ожидали, что говорить будет о том, что его довело до такого отчаяния, между тем, Август заговорил о вещах совсем нейтральных. Спросил одного из поляков, видел ли, как он отсёк коню голову, а после утвердительного ответа сказал:
– Второй раз в жизни.
Замолчал потом и тихо шепнул имя иноходца, который был его любимцем.
Он подбирал темы для разговора так, чтобы с тем, что произошло, не имело ни малейшей связи. Было в этом что-то такое непонятное для тех, что его первый раз видели в таком состоянии, что, не смея отворить рта, поглядывали друг на друга. Постепенно под влиянием вина, какого-то размышления и борьбы с собой, лицо начинало проясняться.