Дело короля в Польше шло всё хуже. Самое страшное замешательство царило в стране, которая возмущалась, втянутая в войну, хоть от неё защищалась… и кричала уже о том, чтобы сама могла войти в договорённость со шведом, чтобы обезопасить себя от ещё больших поражений.
Витке, который льстил себе, влезая в эту неудачную службу, что Август спокойно и свободно будет властвовать над Польшей, только теперь заметил совершённую ошибку.
Варшава и Краков могли быть под угрозой со стороны шведа, который ничьей собственности не уважал, думать о торговле было невозможно. Отступить в спокойный Дрезден, вернуться к прежней жизни не позволяли завязанные отношения. Захарий, может, в конце концов порвал бы всё, если бы не прекрасная Генриетка…
Росла она и созревала на глазах, преждевременно, Витке привязался к ней, и хоть она провозгласила его приятелем, он с болью видел, что она была также богатой для всех гостей, посещающих Ренаров.
Её неосторожные родители, прежде всего желая в свою кофейню притянуть гостей, не только не запрещали ей выходить к ним, забавляться с ними, позволять говорить себе комплименты, но сами к этому побуждали…
Пустой девушке была по вкусу жизнь среди фимиама, лести и толпы поклонников.
Особенно офицеры саксонцы из гвардии короля, сколько бы не приезжали в Варшаву, бегали толпами и по целым дням просиживали у красивой француженки.
Вечерами она пела им песенки, иногда приводили музыкантов… Генриетка красовалась в танце… Молодёжь сходила с ума по ней… А бедный Витке сох и желтел от ревности…
Когда родителям он иногда шептал, какой опасности подвергали дочку, сама Ренарова равнодушно улыбалась.
– Я присматриваю за ней, – успокаивала она его, – всё делается явно, при нас… а не можем ни разогнать гостей, ни отдать её в монастырь, потому что завтра нужно было бы закрыть магазин…
Генриетка, говоря с Витке, высмеивала всех офицеров, которые о ней старались, всем прицепляла заплатки, но кто же мог ручаться за то, что с ними не шутила о нём потихоньку?
IV
В Больших Горах, резиденции пана старосты Горского, многолюдно съехалась для совещания великопольская шляхта под угрозой войны со Швецией. Там сначала пробудилось чувство возмущения на Августа за преступное втягивание Речи Посполитой в войну со шведом, когда все выступали против неё, никто её не хотел, а Карл XII также объявлял в начале, что с Речью Посполитой хочет остаться в согласии и мире.
Со всей своей хитростью не в состоянии себе сделать многочисленных и сильных сторонников, Август бросался во все стороны, подхватывал самые странные помыслы, менял поведение со дня на день.
Но в Польше также приятелей у него совсем не прибавлялось, а каждый день отпадал кто-нибудь из приобретённых.
Когда к королю пришла весть, что великополяне совещались и задумывались о какой-нибудь конфедерации или бунте, Августу даже некого было послать туда на разведку…
Староста Горский серьёзностью характера был там личностью значимой и значительной. Любомирская по несколько раз повторяла Августу, что была с ним в родстве. Король, который охотно прислуживался и женщинами, и верил в их умение приобретать людей, спросил прекрасную Уршулу, не желает ли она навестить в Великопольше дальних родственников…
Красивая пани немного колебалась, а, видя, что Кенигсмарк собиралась на переговоры к шведам, не хотела ей дать опередить себя, и объявила о готовности к путешествию.
Она слишком хорошо знала Горского, чтобы что-то обещать себе, но по крайней мере должна была попробовать. Сложилось так, что великолепные кареты и очень многочисленный двор княгини Цешинской показались в Больших Горах как раз в того день, когда там готовился весьма большой съезд. Для старосты и для княгини неудачнее сложиться не могло.
Горский ни унижаться перед корлевской любовницей не думал, ни лгать ей, решил даже жене не позволить к ней выйти, и почти отправить её с порога… Прекрасная Уршула ожидала, что её примут холодно, но не думала, что оттолкнут!