– В самом деле, да, – сказал он, – он может быть нам неприятным, потому что наших прав не уважает и тайными дорогами старается их обходить. Мы должны его на дорогу закона направить, но не бросать и не оставлять.
Закон препятствует даже сложение короны без позволения народа. Мы будем опираться на Августа, который привык к своеволию, потому что саксонцы не знают ни сеймов, ни их шляхта не принимает участия в правлении, но мы не допускаем, чтобы чужой монарх сбросил нашего короля и другого нам по своей воле дал.
– Взаправду, – сказал Горский, – святые слова. Мы неосторожно взяли Саксонца, мы должны его держать и, что хуже, с ним бороться и за него войну терпеть, и истощение страны; но
– Взаимно, – сказал Лещинский, – я должен также воззвать к вам, пане староста, святые ваши слова. Мы не должны дать пример безрассудства, король даст вывести себя, как думаю, на добрую дорогу.
Один из давних приятелей, а вместе родственник епископа Куявского, Закревский, на эти последние слова пожал плечами.
– Позвольте, пане воевода, – сказал он, – чтобы я, хорошо проинформированный, отрицал то, что вы утверждаете, несмотря на респект, какой к вам имею. Денбский – мой родственник, с детства мы жили с ним как братья, а никто лучше него не вовлечён во все тайники его мысли. Через него я знаю Августа.
Закревский начал смеяться.
– Денбский его уважает, оправдывает, объясняет, – продолжал он дальше, – но, по моему мнению, самой этой защитой обвиняет. Это ходящая фальш, диссимуляция и деспотизм, а прежде всего эгоизм. Флеминг с Пребендовскими ввели его к нам, рассчитывая на беспорядок вещей и на то, что в такой мутной воде легко рыбу ловить. Саксонец не скрывает перед своими того, что хочет одеть ярмо на нашу Речь Посполитую и обратить в наследственную монархию, объединённую с Саксонией. Только мы на это слепы. Искал помощи для покушения на нас у Бранденбурга, который осторожен и предпочёл бы, наконец, сам захватить, если бы сумел; ищет у царя Петра, который поклялся ему с ним идти, готов был и с Карлом XII на половины разодрать нас. Не исправим его, а притом ужас смотреть на его жизнь! Мы знаем, как деды и отцы наши кричали, возмущённые, против Сигизмунда III за то, что на сестре женился, но как же сравнить жизнь этого благочестивого пана с жизнью Августа, который явным сожительством оскорбляет права Божий и людские? Уже с Любомирской ему начали служить наши дамы, будет того больше. Во что же обратятся достойный наш обычай и домашняя добродетель?
Горский поднял руки кверху и вздохнул.
– Для нас не тайна, – сказал он тихо с болезненной резигнацией, – что католическое духовенство, даже отцы иезуиты, закрывают глаза на это распутство короля, потому что в интересах костёла иметь его на своей стороне для обращения Саксонии, которую можно назвать гнездом лютеранства. И мы должны пойти за духовенством, молчать, но в то же время не делать Августу поблажки.
– Вы говорите, что Рим его охраняет и поддерживает, – прервал Закревский, – да? А почему он до сих пор сопротивлялся его королём признать?
– Для того, чтобы вынудить к более горячей поддержке католиков, – отозвался Горский. – Август обещал своего сына воспитать по-католически, между тем он в руках матери и бабки, ревностных протестанток. Поэтому папа тянет с порукой на будущее.
Видно, в Риме знают, что слову Августа доверять нельзя…
Закревский пожал плечами, и, словно дольше уже не желал о том говорить, повернулся к Бронишу.
– Вы говорили, что швед имеет уже кандидата на корону, – произнёс он, – мы рады бы знать, кого.
Брониш сделал гримасу.
– Вы бы рады знать, – рассмеялся он кисло, – а я бы не рад разбалтывать.
– Коль скор вы знаете, что это правда… – подхватил Закревский.
– Не всякую правду также на улицы вызывают, – сказал староста Пыздрский.
– Но это не улица, – крикнул шляхтич, – мы собрались на совет