– Можно!
– Сделать тебе завтрак перед тем, как ты поедешь?
– Не нужно, я перекушу на заправке.
– Точно?
– Точно.
Спорить он не стал.
В кухне я попрощалась с Сюзанной, и Кеннеди проводил меня до машины. Он уложил чемодан в багажник, резко захлопнул его, сунул руки в карманы и повернулся ко мне. В глаза друг другу мы не смотрели.
– Знаешь, мой маленький спектакль на Рождество был, конечно, непродуманной затеей, – сказал он. – Ты уже придумала, что скажешь своей маме насчет того, куда я пропал?
– Нет, но я не сразу заведу этот разговор. Что-нибудь придумаю.
Кеннеди медленно кивнул и, откашлявшись, проговорил:
– Спасибо за вчерашний вечер… что ты пошла туда со мной. Ты потрясающая женщина. Надеюсь, ты это понимаешь.
Если комплименты подыскиваются с трудом, значит, человек уже не знает, как тебя спровадить. Это уже ни к черту не годится.
Я привстала на цыпочки и запечатлела целомудренный поцелуй на его щеке, после чего села в машину и уехала, не зная, увижу ли я Кеннеди Райли снова.
Два дня спустя я вышла на работу, и все вернулось в привычную колею. Прошлая неделя казалась сном – сумасбродным, импульсивным, сексуальным сном. Возможно, мне действительно было бы легче, если бы время, проведенное с Кеннеди, мне приснилось: трудно было жить, вспоминая мягкость его губ, ощущение нашего поцелуя, твердость его тела, прижатого к моему во время медленного танца. Сознание, какой он замечательный под своей угрюмой маской, вызывало настоящую боль.
Я повела Лилиану на ланч в качестве благодарности за присмотр за Сестрой Мэри-Элис и за китайской едой рассказала о своей безумной «северной» авантюре. Не сразу подобрав челюсть с пола, Лилиана, опомнившись, потребовала от меня в темпе написать или позвонить Кеннеди.
– Райли, он же так хорош собой! Кто сейчас помнит архаичные условности, что первым звонит мужчина? К черту правила! – твердила она, тыча соломинкой в ледяную крошку в бокале. – Можно личный вопрос: тебе нравится быть сверху?
Я заморгала:
– В постели?
– В ней, родимой. В позе наездницы.