Подбежали Пеняжек с Ленчичаниным, но тех задержали в двери придворные князя с обнажёнными саблями.
Тем временем ослабевший шляхтич, пытаясь как можно скорее закончить, используя остаток сил, раз за разом наносил удары князю, который не мог избежать быстроты их; наконец он согнулся и упал, подскользнувшись, навзничь.
Чурили рассёк ему голову и почти в ту же минуту склонился сам, облокотился о стену и слабым голосом воскликнул:
— Спасайте!
Услышав, что кто-то упал, придворные вошли в коридор, за ними Пеняжек и Ленчичанин, который воскликнул:
— О! О! Мы хорошего пива наварили!
Увидев, что пан истекает кровью, рассвирепевшие люди подступили с саблями к теряющему сознание убийце и разрубили бы его на куски, если бы им не оказали сопротивление два помощника. Пеняжек сражался, когда Ленчичанин пытался взять на плечи Чурили.
Но они бы с этим не справились, если бы не подоспел старый отец, который, узнав об уходе сына, охваченный тревогой, предчувствуя из его слов о засаде, поспешил на место.
Страшный вид убитого князя и наполовину живого (потому что едва подавал признаки жизни) Чурили вывело старика из себя. Он бросился вслепую, нанося удары Пеняжку и Ленчичану, приняв их за врагов.
Его насилу сдержали и, сопротивляясь слугам князя, унесли труп из дома. Растянувшись на плаще пана Пеняжка, с закрытыми глазами, запятнанный кровью защитник княгини, казалось, умирает. Только иногда судорожная дрожь доказывала, что в нём ещё теплется жизнь. За теми, кто нёс тело, шёл заплаканный отец, с заломленными руками, с сухими глазами, в рваной одежде, сам легко раненый и окровавленный.
Придворные князя Соломерецкого подняли пана и положили в первой избе на кровать. Один из них поспешил за евреем-медиком, живущим поблизости. Тот прибежал, но, проверив пульс, приложив руку к сердцу, зеркало — к губам, только покивал головой.
— Зачем я здесь? Он убит, — сказал тот равнодушно.
— Убит! — повторили люди, переглядываясь; адская мысль пролетела по их головам.
Они бросились в дом, забирая, что ещё осталось, кто что мог схватить, выводя коней, забирая одежду, драгоценности, всё. Только один старый слуга сопротивлялся этому ужасному грабежу в лице мёртвого господина, окровавленного и синего, лежащего в пустой комнате, очищенной от всего. Но один против всех ничего не мог; он с отчаянием бегал от одного к другому, заклинал, просил, ругал, угрожал; ничего не помогало, его отпихивали, и в конце концов закрыли на ключ в последней комнате. Потом, спеша, ссорясь, крича, нагружая узелки, один за другим оседлали коней во дворе и сбежали.
Эта картина была странных и ужасающих красок. Этот труп, весь в крови и ранах, в пустой комнате, этот сброд, ворующий остатки: холодный, равнодушный, жадный, поспешно выбегающий; этот последний, единственный верный слуга, запертый, который рвал у себя на голове волосы, долбил в дверь, просил помощи из окна, решётку которого хватал синими руками.
А на улице неподалёку другой траурный кортеж: сын, которого несли на плаще; отец, который шёл за бессознательный, как пьяный, шатаясь и передвигаясь от стены к стене. Они ещё не дошли до жилища пана Чурили, когда коляска княгини и её люди, возвращаясь от каштеляна Фирлея, встретились с паном Пеняжкой и Ленчичаниным, которые несли раненого.
Княгиня Анна узнала старого Чурили и, беспокойная, велела остановить коней.
— Что это? Что с вами случилось? — воскликнула она.
При звуке этого голоса раненый открыл глаза, увидел Анну и, поднимаясь на руке, пробормотал из последних сил:
— Он убит, будь спокойна за сына, он убит.