Стражи Ирия

Договорить Цент не успел, потому что один из подручных дяди Миши подкрался сзади к грозному гостю и приласкал его по затылку прикладом. Цент пошатнулся, как могучий дуб, уже в бессознательном состоянии успел процедить сквозь зубы еще парочку угроз, и бревном рухнул на землю.

Глава 10

Никогда бы Цент не подумал, что найдется на белом свете такая пытка, которую бы он не выдержал с презрительной улыбкой на устах. Но жизнь полна сюрпризов. И потому, когда на его глазах толпа оголодавших оборванцев радостно набросилась на добытые им в честном бою припасы, бывший рэкетир испытал такие невыносимые муки, что аж живот скрутило.

– Да что же вы делаете? – рыдал он в полном отчаянии, судорожно вцепившись руками в железные прутья оконной решетки. – Ироды! Нехристи! Аль креста на вас нет? Побойтесь бога, прекратите жрать мои сухарики. Господи, да за что же это? Ой, ой, сердце щемит! Не могу смотреть, душа на части разрывается.

Всех троих поместили в комнату для гостей, а точнее в металлическую будку, исполняющую роль тюрьмы. Будка была частью стены и располагалась достаточно высоко над землей, чтобы сквозь ее решетчатое оконце открывался отличный вид на весь внутренний двор. Так что Цент видел все. И то, как жрали его консервы, и то, как трескали его сухарики, и то, как вливали в глотки его коньяк. Зрелище было чудовищное. Цент чувствовал, что вид левых людей, безнаказанно уплетающих его харчи, до сырой могилы будет являться ему в кошмарных снах. Даже утрату автомобиля Цент переживал менее болезненно. В конце концов, тачка ему ничего не стоила. Она досталась ему в наследство от убиенных каннибалов. Да и потом, этого металлолома в погибшем мире было еще очень много, и он не представлял какой либо ценности.

А вот пища, это дело другое. Та на дороге не валялась и на деревьях не росла. Чтобы найти тушенку или сухарики, требовались удача, отвага и изрядная смекалка. Потому-то утрату продовольствия Цент переживал столь болезненно, как глубоко личную трагедию. Для себя ведь его добывал, не для чужого дяди.

На деле, впрочем, выяснилось, что и для дяди, и для тети, и для их многочисленных детишек. Орда бессовестных людей совершила акт святотатства, пожрав все чужое гастрономическое богатство, будто так оно и надо. Люди эти, скорее всего, поостереглись бы пихать в рот сухарики и тушенку, если бы лучше знали Цента. Тот же Владик, который знал Цента гораздо лучше, чем ему того хотелось бы, уже заранее сочувствовал несчастным. Уж этого изверг точно не простит. Жестокая месть грядет. Если, конечно, обитатели крепости не переиграют Цента, и не убьют его тут же, не вынимая из клетки. Ну и спутников его за компанию.

– Как их земля-то носит? – стенал изверг, усевшись на железный пол темницы. В окно он больше не смотрел – от вида творящегося там кошмара сердце рвалось на части.

– Мы потом еще найдем еды, – попыталась утешить его Инга. Не потому, что ей было жаль Цента, просто понимала – тот поплачет, поплачет, а потом начнет искать, на ком бы сорвать зло. А выбор-то небогатый.

– Да что ты такое говоришь? – ужаснулся Цент, глядя на девушку, как на исчадье зла. – Предлагаешь мне от еды моей отречься, от сухариков, от тушенки, от коньяка на том основании, что потом, дескать, новое наживу? Да есть ли у тебя сердце?

– Это ведь всего лишь еда, – опрометчиво брякнула Инга.

– Да, для таких людей, как ты, все просто, – с нескрываемой горечью произнес Цент. – Для вас и Родина, это просто место прописки, и мама с папой, это просто родитель номер раз и номер два. Ничего-то у вас святого нет. В бога еще, поди, не верите, развели атеизм. Ну а раз бога-то нет, чего ж бояться? Нечего! Тут уж самое оно чужие сухарики жрать, ада ведь тоже нет, гореть там вечность вечную за такие выходки не придется.

– Я не это хотела сказать… – попыталась оправдаться Инга, но Цент не стал ее и слушать.

– Куда катится мир? – возмущался он, обращаясь к скрытым железным потолком небесам. – Откуда в людях столько вероломства? Ладно, зомби, но эти-то живые, разумные. Ужель о душе своей не пекутся? Ведь господь все видит. Что же они думают, разве можно этакий грех замолить? Ой, не могу, сил моих нет! Как представлю, что они там сейчас мою тушенку бессовестно жрут….

И Цент, в приступе бессильной ярости, ударил кулаком по железной стене контейнера.

Инга и Владик хором вздрогнули. Душевное страдание Цента плавно перетекало во вторую фазу, в ходе которой он обычно начинал искать виноватых во всех своих горестях. И находил. Всегда. Обычно виновниками его бед оказывались те, кто в данный момент имелся в наличии для сиюминутной расправы, и уж с ними-то Цент не церемонился.

– Ох и Коля, ох и сукин отрок, – качал головой Цент, чьи крепко сжатые кулаки так и умоляли почесать их о чье-нибудь живое и разумное тело. – Опять оболгал. Оплевал. Клевету возвел. И это после всей моей к нему доброты. Вот прямо взял бы его за горло, сдавил бы так, чтобы глаза наружу полезли, да кулаком в лоб – на! И почему я его не прибил при первой встрече? Что помешало мне сделать это?

Владик заскулил, отчетливо понимая, что сегодня его многострадальная жизнь, скорее всего, и кончится. Инга забилась в самый дальний и темный от Цента угол, наивно надеясь, что изверг ее не найдет.

– А ведь и верно! – озарился Цент. – Ведь это вы же меня уговорили его пощадить. Плели всю эту чушь, про то, что людей нельзя ногами бить и на верную смерть бросать. А я, значит, страдай теперь из-за вас.

Владик понял, что сейчас наступит третья фаза, и Цент начнет мстить за обиды. Деться из железного ящика некуда, шансов на спасение ноль. Да и пленившие их обитатели крепости едва ли станут вмешиваться в потасовку между узниками, тем более что они сейчас слишком заняты – трескают трофейный провиант. А ведь когда Цент получил прикладом по затылку и лег отдохнуть, Владик честно постарался набиться к ним в друзья. Он пытался напомнить Коле, что всегда был к нему добр, но исказить историческую правду не удалось. Коля мстительно припомнил, как добрый Владик отоварил его по голове кирпичом, чем сорвал попытку побега и едва не отправил на тот свет.