Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2

— Я вызывал к нам Александра, — прибавил он, — потому что не исключаю, что он рано или поздно будет в союзе, литвины его оттащили, не желая ни в чём дать Польше первенство, поэтому мы сейчас без него должны заключить союз и провести совещание. Если он захочет позже вступить в нашу унию, мы откроем ему объятия.

Господь Бог не напрасно благословил наше племя, литовский род получил польскую, чешскую и венгерскую короны, но этого не достаточно. Напротив нас стоит захватчик, бродяга, язычник, турок, который уже затопил часть земель, какие нам принадлежат, они наши родственники и Бог нам предназначил быть наследниками.

Не иначе понимаю свой выбор королём Польши, только как указание и наказ, чтобы разгромил язычника и освободил стонущий народ от позорной неволи. Я знаю, что это дело трудное, но великое! Audaces javat fortuna! Я не один. Нас четверо, а королевств, которые нужно завоевать, больше, чем нам нужно.

Они слушали, когда он долго и красиво говорил, никто не перечил, Владислав делал знаки согласия, Фридрих, который уже не раз, должно быть, это слышал, улыбался. Глаза Сигизмунда были уставлены в стол. Он вовсе не разогрячился от новости брата, на первый взгляд был холоден.

Каллимах делал такие разные движения, точно его это немного выводило из себя. Только в конце, когда Ольбрахт начал уже провозглашать будущие триумфы и захватывал Константинополь, итальянец шикнул.

Все к нему повернулись. Он заговорил:

— Это всё очень хорошо, но до сих пор это vigilantium somnia! Чтобы осуществить гигантские завоевания, не испытывая в них затруднений, не созывая каждую минуту съезды, панов Совета, с чего-то следует начать. Нужно навести порядок у себя дома и ввести иную власть. Вы, милостивый король, — сказал он, обращаясь к Ольбрахту, — хотите и должны быть головой и вождём этого союза, а посмотрите, государь ли вы дома?

Чем вы распоряжаетесь? Польский король — рисованный король, он никто; венецианский дож больше него имеет власти и свободы.

— Вы мне это уже много раз повторяли, — ответил Ольбрахт, — но как этому помочь?

— Я это неустанно повторял вашему покойному отцу, — добавил Каллимах, — ваше величие и счастье так лежат на моём сердце, что до изнурения и смерти я об одном буду кричать, как тот римлянин, который повторял: «Delenda Carthago» — я же говорю: «Delenda libertas polonorum». Пока они имеют свободы, вы, король, невольник.

Ольбрахт опустил глаза.

— А как же добиться освобождения? — вздохнул он.

— Нужно идти, и дойдёте, — говорил горячо Каллимах. — Поэтому думаю, что говорить сегодня о турке, о Валахии, о войне слишком рано, а сперва нужно взяться за более срочные дела, уже нечьего оттягивать, землевладельцы и вельможи пронюхали опасность… нужно действовать, стать господином в доме. Без этого войны и завоевания — мечта. Я знаю, что от одной угрозы их сократить, рыцари заранее приготовят на будущие съезды ещё большие привилегии, чем когда-либо требовали. Нельзя ждать, пока они выступят с ними!

Ольбрахт помрачнел, а Владислав мягким голосом, обратившись к Каллимаху, спросил:

— Какими средствами можно достичь цели?

— Есть одно правильное, — воскликнул итальянец, — одно, но оно перевоплощается в разные формы. Это нужно выполнить силой, всё-таки постепенно, медленно так совершить, чтобы сразу целой бури не вызвать. Из рассказов ваших статистов и из актов, которые мне показывал Длугош, из самой его истории, потому что часть её я читал, я знаю, что с Людвика Венгерского паны и землевладельцы пользовались любым обстоятельством, чтобы из власти монархов что-нибудь урвать для себя и присвоить. Уже сегодня король здесь — кукла, а эта толпа, которой командуют несколько магнатов и дают указания, — всё. И вам вести эту войну, когда каждый жалкий грош нужно выпрашивать, а потом слушать упрёки, что король его спрятал в собственную шкатулку…

Тут Каллимах по привычке людей, охваченных одной мыслью, начал снова словоохотливо повторять то, что король, наверно, сто раз из его уст слышал.

— Никаких новых привилегий, никаких новых прав, потому что ими все вы подписываете себе смертные приговоры. Несанкционированные съезды разогнать, это явные заговоры… только король имеет право их созывать, а не должен кричать. Где толпа, там бунт из-за неё.

Землевладельцам война и призыв под хоругвь должны быть постоянным страхом. Нужно угрожать им. Не захотят идти, пусть платят налог на наёмников, половину из которого спрятать в казну. С подданными расчётов нет. Будут кричать, метаться, угрожать даже, но вы знаете их, как и я теперь знаю… у них всё во рту. Когда накричатся, на том и конец.

Все рассмеялись, я за дверью покраснел от позора; в этом была толика горькой правды, но в устах иностранца это звучало как оскорбление. Ольбрахт смеялся с другими.