Вовсе не забивая ею себе голову, я, однако, признал, что мне смотреть на неё и слушать её щебет было бы очень приятно.
Не только голосом, движениями, но манерой говорить и всем обхождением она напоминала мне свою тётку и мачеху. Девушка была очень смелая, моя мать к ней быстро привязалась и дома, можно сказать, она теперь задавала всё движение и жизнь. Меня тянуло под Золотой колокол, иногда я засиживался дольше, это правда, но чтобы у меня были какие-нибудь мысли, не признаюсь, потому что считал их смешными и грешными, а этому цветку я желал лучшего счастья, чем то, какое я мог ей дать.
Но я к ней очень привязался, да и она, прозвав меня дядюшкой, очень мило с каждым разом приветствовала.
В наступающем году, поскольку того союза с Владиславом Каллимаху и Ольбрахту казалось недостаточно, они снова устроили, будто бы тайный, хоть о нём сначала несколько месяцев говорили, съезд на Шпизе в Левочи. Владислав и Ольбрахт должны были там появиться, звали Александра, но тщетно. Сигизмунд и Фридрих ехали с королём. Фридрих, хотя был и епископ, и архиепископ, вдвойне пастырь, а теперь уже также капеллан, хотя имел достаточно дел в обоих диоцезах, от публичного дела никогда не отступал и не освобождал себя от него. Он готов был командовать войском, как в Пиотркове, заседать на совещании, занимать губернатскую должность и для этого имел голову. Только у него, как и у Ольбрахта, не было степенности. Оба любимые ученики Каллимаха, проникнутые его духом, также были заражены легкомыслием.
Мы долго готовились к этому съезду, потому что, хоть весной можно в любом месте найти приют, замок не совсем был достоин иметь таких гостей, и, видимо, в другой раз видеть у себя двух королей и князей ему не довелось.
Выслал меня король вперёд с покрывалами, скатертями, вещами, кухней и людьми, дабы в этих голых стенах очистить и приукрасить комнаты. Я нашёл, правда, голые стены, пол был не везде, не все окна были снабжены стёклами, но мы это в Кракове предвидели. Таким образом, через несколько дней привели в порядок спальни для господ, столовая комната стала чистой и красивой, устроили одну комнату для совещаний, которую король хотел так расположить, чтобы никто на свете его там подслушивать не мог.
Я должен был постоянно стоять у двери на страже, чтобы к ним живая душа ни под каким предлогом приблизиться не смела.
Хоть апрель был уже на исходе, в том горном краю ещё веяло зимним воздухом; нужно было топить большие камины, а они нашлись не везде. В стенах был пронизывающий холод, но паны и мы тулупов не снимали, даже за столом.
Почти одновременно в прекрасный день 17 апреля все прибыли Левочи, хотя скоро потом, как это в том месяце не новость, небо нахмурилось и пошёл снег.
Владислав, самый старший, хорошо, пански и здорово выглядел, как обычно люди, у которых нет забот, либо не дают им доступа к сердцу.
С его губ почти не сходила улыбка. О нашем пане я могу только то сказать, что с того времени, как стал королём, у него прибавилось величия и гордости, а своего молодого задора и лёгкости не потерял.
Сигизмунд уже в то время ходил важный, насупленный, как позже всегда. В этом также можно было почувствовать будущего короля, хотя в то время он держал только Силезию, и если ему что-то хотели дать, то, пожалуй, только Валахию, завоевав её для него.
О Фридрихе я уже много говорил и не нуждаюсь в повторении. Вместо Мариануша, которого он с собой обычно возил, для компании в дороге с ним был теперь младший Крицкий, хотя на совет его не пускали.
Наконец почти по-княжески ехал за ними наш
Чешский король рассказывал о первых своих годах в Праге. Было что послушать о разных брачных проектах, с какими ходили вокруг него, Ольбрахт уже гадал о будущем, Сигизмунд молчал и больше слушал, чем говорил, порой бросая мудрое слово. Больше всех смешил Фридрих, да и Каллимах после доброго вина, согрев слабый желудок, начал демонстрировать своё остроумие.
Однако в тот день ни до каких совещаний не дошло; только решили, не откладывая их уже, приступить к ним на следующее утро, и не расставаться, пока не доведут их до хорошего конца.
Когда уже собирались расходиться спать, мой государь спросил громко Чешского, была ли у него в Праге красивая девушка. Сигизмунд отошёл, будучи не любопытным, а трое остались с Каллимахом, долго ещё смеясь и рассуждая, которым женщинам следует признать первенство.
Итальянец и король голосовали за итальянских, чему я не удивлялся, потому что знал, что после того ужина, когда он видел Лену на коленях юноши, Ольбрахт три недели знать её не хотел, а потом дал себя одурманить и вернулся к ней.
Назавтра, едва съев полевку, они приступили к совещанию. Я стоял на страже у двери и ни одно слово из того, что говорили, не проскользнуло мимо моих ушей.
Наш Ольбрахт, когда хотел, был очень красноречив, а в этот день приготовился горячо и изысканно поддерживать дело. Он начал с того, что в силу их обязанности и хорошо понятного собственного блага, сильно, крепко и стойко схватиться за руки, согласно идти вместе и все силы обращать против любого врага одного из них.