— И вы должны прямо силой прятаться в доме.
Сказав это, она немного поклонилась, и, проводив в другую комнату, также обитую киром, сказала:
— Раз уж вы здесь, сегодня такой торжественный день, что в любом доме нужно выпить за королевское здоровье.
И она указала на столик, на котором была бутылка с парой серебряных кубков. У Ольбрахта уже глаза им улыбались — я отказался, но должен был наливать и служить. Он сел на стул, мать нашла себе место неподалёку.
— По кому же здесь траур? — спросил Ольбрахт, выпив.
Я не смел отвечать, когда моя мать смелым голосом сказала:
— По королю.
На лице Ольбрахта видно было удивление; не спрашивая больше, он замолчал. Это неожиданное напоминание об отце на минуту сделало его серьёзным, но затем доходящие с улицы крики обратили его внимание. Он допил кубок, обернулся, рукой сделал знак вдове и крикнул мне:
— Пойдём.
Я пошёл попрощаться с матерью. Мы молча спустились с лестницы. Король хотел сразу выйти на улицу, но я должен был убедиться, что уже не было тех, кто хотел на нас напасть.
Ольбрахт значительно остыл и думал только о том, что ему поведали о венецианке.
Когда я отворил ворота, мы нашли верного Бобрка рядом с ними и чудом без шишек. Король не смотрел на него.
— Эта глупая итальянка такую славу себе в городе сделала, — сказал он мне. — Что о ней говорят, это ложь, если даже есть видимость, но девушка мне верна.
Я не мог упустить эту возможность, не воспользоваться ей, если бы даже он разгневался.
— Милостивый пане, трудно заблуждаться и не пристало теперь, чтобы вас так унизительно обводили вокруг пальца. Лена обманывает, имела и имеет любовников, и над вами, которому всем обязана, смеётся с ними вместе.
Ольбрахт сильно разгневался.
— Откуда ты это знаешь? — крикнул он.
— Весь город об этом знает и указывает пальцами на тех, кто имел и имеет у неё милости, — начал я открыто.
— Говори, кто! — прервал король.
Я назвал ему несколько имён.