Какой простор! Книга вторая: Бытие

22
18
20
22
24
26
28
30

— А топить надо, больную нужно держать в тепле, — потребовал Иван Данилович.

Девочка посмотрела на него недобро сверкнувшими глазенками и, решившись, достала из-под лавки топор, выбежала из хаты. Вскоре снаружи послышались жалобные удары топора о дерево.

Аксенов выглянул из окна — девочка неумело рубила в саду яблоню. Дерево гнулось и стонало, будто живое.

IV

На третий день пребывания на хуторе Аксенов с Грицьком Бондаренко явились на дом к Федорцу. Кулак сидел у окна и, напялив на нос очки, читал «Капитал», отчеркивая красным карандашом поразившие его фразы. Отец Пафнутий с приехавшим накануне из города художником Васильковым сидели за столом и засаленными, потрепанными картами резались в подкидного дурачка.

— Назар Гаврилович, запрягай рысаков, мотанемся в Куприево, посмотрим, как там народ живет без нас, — наигранно веселым голосом сказал Бондаренко. — Может, им лечебная помога требуется, так Иван Данилович готов услужить своим образованием.

— Легко сказать — мотанемся. Пять верстов туда, пять назад, а коней чем кормить будем? — ответил старик. Однако противиться не стал; накинув полушубок и подпоясавшись уздечкой, пошел в конюшню запрягать.

Через четверть часа Федорец пригнал к крыльцу пару застоявшихся коней, заложенных в сани.

— Вовремя вы завернули ко мне. Я и сам надумал ехать. Сегодня суббота, божий день, батюшку в село требуется доставить. Ему вечерню в церкви служить. Да исповедовать тоже надо. Грешны теперь люди, ой как грешны!

— Ну такого греховодника, как ты, пожалуй, во всей волости не сыщешь, — заметил Бондаренко. — Перед советской властью грешен, да и перед односельчанами тоже рыльце в пушку.

Отец Пафнутий пригоршней двинул в кучу карты.

— Пора, пора! Только слово божье имеет силу поддержать народ в этот скорбный час, — назидательно проговорил поп и принялся надевать шубу.

В полдень въехали в Куприево. Всю дорогу молчали, неприязненно поглядывая друг на друга: не друзья, а враги на всю жизнь.

Только один раз, когда подъезжали к одинокому дереву, закручинившемуся у дороги, Бондаренко с горечью напомнил:

— У этой вот самой груши махновцы сына моего замордовали за то, что изобличил в газете наших деревенских тузов.

Федорец усмехнулся в бороду, неожиданно с издевкой процитировал:

Что написано пером Не вырубишь топором. Написал рабкор пером, Зарубили топором!

— Это кто же вирши такие выдумывает? Уж не старший ли сын твой, махновский выродок Микола? — спросил уязвленный Бондаренко.

— Ну, вспомнил покойника!

— Покойника? А кто его видал покойником? — усомнился Бондаренко.

Федорец промолчал, сделал вид, что не расслышал последней фразы.