— Это обмозговать надо, чтобы все тихо прошло, без промашки, без кровопускания, — сказал Василь. — А оружие в селе действительно имеется, и пора его вытряхнуть у кулаков, пока в оборот его не пустили.
VI
Все село собралось в церкви; как в дореволюционное время, народ разбился на две враждебные друг другу стороны, будто просеку прорубили в толпе. Слева, поближе к освещенному горящими свечами иконостасу, собрались жители богатой половины села, все пятнадцать кулацких семейств: Семипуды, Козыри, Живоглоты, Каины, многочисленные родичи покойных Маценко и Бровы, среди которых осенял крестным знамением свою синеватую от седины бороду Назар Гаврилович Федорец; справа жались друг к другу бедняки — добрый батальон худых, бедно одетых голодных крестьян.
Тепло человеческого дыхания нагрело небольшую каменную церковь. В ней было уютно и хорошо. Красные, зеленые и лиловые солнечные лучи, процеженные сквозь витражи, ласково озаряли изможденные лица людей, приплевшихся к богу, пришедших к нему за помощью и разрешением сомнений, которых в жизни становилось все больше и больше.
Отец Пафнутий стоял на амвоне и причащал прихожая. Каждому, подходившему к нему, он давал испить из малой серебряной чаши живительный глоток кагора, разбавленного кипяченой водой, вместо просфоры совал в рот ложку вареного ячменя, пожертвованного для храма кулаком Каином, и скороговоркой читал молитву.
К священнику робко приблизилась тронутая умом Химка — вдова садовника Афанасия; после убийства мужа она с малолетней дочерью перекочевала из опустошенной экономии Змиева в Куприево, поближе к людям, но жизнь не сладилась, и вскоре Химка стала побирушкой. Она бросилась перед амвоном на колени. Священник, взглянув в ее затуманенные глаза, сразу почувствовал недоброе, быстро спросил:
— В чем грешна, дщерь моя?
Химка молчала, покусывая бескровные губы и перебирая пальцами застиранную, слинявшую юбку. Священник нетерпеливо повторил свой вопрос.
Химка сдернула с лохматой, давно не чесанной головы вышитую золотой нитью епитрахиль, оглянулась, лихорадочный взгляд ее встретился с черной картиной Страшного суда, освещенной солнечными лучами, ворвавшимися через красное стекло окна. Голые грешники корчились в воде, дымящейся, словно кровь. Женщина перевела расширенные ужасом, страдальческие глаза на лицо священника, вызывающе крикнула:
— Да, грешна!
— И какой грех смущает душу твою? — нетерпеливо спросил священник, переходя на шепот.
— Я дитя свое сожрала… — выдохнула Химка, и голова ее бессильно упала на грудь.
Наступила напряженная тишина.
— Что, что? — не веря ушам своим, переспросил отец Пафнутий и, скрипя сапогами, переступил с ноги на ногу.
— Убила? — грозно спросил из первого ряда милиционер Ежов и, не зная, что делать, поправил на поясе кобуру с наганом.
— Померла моя Верочка, от бесхлебья протянула ножки, а я и сама не знаю, как помутилась моя голова, только отрезала от нее кусочек, сварила в горшке и сожрала без соли, будто тело Христа, — в беспамятстве забормотала полубезумная женщина. — А потом не стерпела — и еще, а потом еще и еще, и все по кусочку, по кусочку, а насытивши утробу свою, до смерти напужалась и косточки ее зарыла в погребе, подальше от глаз моих проклятых… Снится мне ночами Верочка, будто махонькая совсем, тянется ручонками к титькам моим и молочка просит, а где его взять, молочка? — Химка затравленно осмотрела притихшую толпу, увидела множество глаз, устремленных на нее, и не встретила ни одного сочувственного взгляда.
Тишина в церкви становилась все плотней, только и слышно было, как сухо, словно кузнечик в жаркой летней траве, потрескивает фитилек в лампадке перед резным золоченым киотом, даром Змиева.
— С ума свихнулась проклятущая баба, — пробормотал моложавый дьякон и торопливо перекрестился.
— Подвесить ее, чадоубивцу, на ременном безмене, — пророкотал Семипуд, — и весь сказ.
— Брешешь, убогая… Зверь дите свое не ист, а ты хоть и дурочка глупая, а все-таки человек и живешь среди человеков. Не верьте ей, бабоньки, это она по болезни наклеп на себя возводит, — запричитала опухшая от водянки мать Макара Курочки. — Пойдем, покажешь нам косточки дочери своей. Нет в твоем погребе никаких косточек, все это напраслина, ты сама наговариваешь на себя, пострадать хочешь, в великомученицы пролезть. — И, цепко схватив нищенку за руку, старуха потянула ее из церкви на волю.
ebooksa