Подбегая к толпе, Отченашенко увидел, как могучий Семипуд, намотав на левую руку волосы Химки, подняв табурет, хекнул, как дровосек, и с силой опустил его на голову своей жертвы; табурет разлетелся в щепки, женщина зашаталась, но устояла на ногах. Ахнула и запричитала какая-то незнакомая баба, и Химка затуманенными глазами успела увидеть ее лицо, на котором отразились испуг и жалость. Девочка-чернушка, покрытая байковым платком, закричала и ткнулась мокрой от слез мордочкой в подол матери.
— Становись, окаянная, на колени и проси прощения! Говори громаде, что ты не виновата, что советская власть виновата — она довела тебя до такого паскудства, — поучал Семипуд, подыскивая налившимися кровью глазами подходящий предмет, которым можно было бы колотить Химку, да так, чтобы не сразу отлетел дух от ее хилого тела.
В годы гражданской войны Семипуд, напуганный страшной гибелью своих одногодков-кулаков Бровы и Маценко, утопленных в ставке, и расстрелом собственного сына, избегал прямых действий и отсиживался за стенами своего полукаменного дома. Он никого не застрелил и не зарезал, но не радовался этому. Ему тоже хотелось убивать красных, а если людоедка не красная, то можно хоть злобу на ней выместить, и даже советский суд ничего ему не сделает. Своим действием он только упредит решение суда. Ведь если Химка попадет в трибунал, ей там не открутиться, ее все равно поставят к стенке, не поможет даже главный козырь — социальное происхождение.
— Читай молитву!
— Молись, окаянная! — закричали женщины, с жадностью наблюдая за каждым движением Семипуда.
И в это время, едва переводя дыхание, Отченашенко, милиционер и Аксенов ворвались в толпу, молча расступившуюся перед ними.
— Стойте! — закричал председатель сельсовета. — Что вы тут удумали!
— Разойдись! — ободренный присутствием советской власти, заорал милиционер и потряс над головой наганом. — Без царя она в голове, а вы ее крошить…
Из толпы какая-то женщина сунула в волосатую руку Семипуда дубину, и Семипуд, размахнувшись, с потягом ударил несчастную Химку. Она упала и, кровеня снег, поползла по земле, словно побитая собака.
— Сокирой ее надо рубануть, шоб с одного раза дух выпустить, — посоветовала милиционерова жена.
— Дай я ее, паскуду, резану… Убью с одного удара, не трепыхнется!
— Пустите меня, я ей покажу, — рванулась вперед мать Макара Курочки. — Убью и отвечать не буду…
— Господи, благослови меня грешного! — Семипуд поднял над головой вытертую до белого блеска дубину.
— Стой, сукин сын! — крикнул Ежов и выпалил в воздух из своего самовзвода. Сухой звук выстрела на минуту отрезвил опьяненную кровью толпу. Кое-кто из рассудительных мужиков попятился назад, подальше от греха.
Отченашенко смело встал между валявшейся на земле Химкой и распалившимся Семипудом, сказал веско:
— Отойди, Кондрат Хомич!.. Побойся бога.
— За такой грех глотку ей смолой залить надо или расплавленным свинцом напоить, — прорычал Семипуд. Наклонившись к земле, он поднял свалившуюся с головы смушковую шапку, вытер ею заплывшее желтым жиром лицо.
— У тебя шапка — целое состояние, а она голая, босая, голодная, и ты убиваешь ее, — попытался пристыдить кулака Аксенов. — Налакался самогону, как свинья…
Гнев, накипевший в душе кулака против Химки, тотчас переметнулся на ветеринара.
— А ты кто таков? Почему встреваешь в наши крестьянские дела? Проваливай, пока цел, — зарычал Семипуд на ветеринара, тут же позабыв о своей окровавленной жертве, ползавшей по снегу.
ebooksa