В июле 1929 г. власти правителя Маньчжурии Чжан Сюэляна{426} захватили КВЖД, начались аресты советских служащих. В ответ Красная армия временно оккупировала северные районы Маньчжурии, где проживали в основном русские беженцы. Оккупация приграничных районов началась с воздушных налетов и внезапных нападений красных отрядов на селения Восточной и Западной линий КВЖД. Помимо бомбардировок с воздуха боевые действия вела пехота при поддержке артиллерии и танков. После таких налетов некоторые постройки были сровнены с землей, в разных местах вспыхнули пожары. Сильно пострадали храмы. Так, храм на станции Якэши был сожжен дотла, а на станциях Маньдухэ, Хинган, Чжалайнор и Бухэду храмы были разграблены, разорены и полуразрушены.
Харбинские газеты каждый день сообщали о событиях в районах военных действий. Среди этих сообщений жителей Харбина особо взволновали два случая.
8 сентября был совершен воздушный налет и артиллерийский обстрел станции Пограничная. За девять дней до налета, 29 августа, местное население собиралось отслужить молебен по случаю большого церковного праздника в честь Нерукотворного Образа Господа Иисуса Христа. На вокзале станции Пограничная в помещении буфета первого класса находилась большая икона Спаса Нерукотворного, и поэтому там и было решено совершить молебен. Казалось, для праздника все устраивается. Было получено разрешение китайского военного начальства и администрации вокзала, которая даже оказала помощь православным – к указанному дню вокзал украсили цветами. Однако в последний момент молебен пришлось отменить, потому что на его проведение не дал согласия начальник железнодорожной полиции. Через несколько дней во время налета на Пограничную вокзал был разбит. В его помещениях обвалились потолки, были выбиты стекла, все было разрушено. Уцелела только икона Спасителя в буфете первого класса.
Посетивший станцию после налета корреспондент газеты «Русское слово», писал: «От того, что здесь произошло, охватывает ужас. Информируют наперебой: – Вот, первая бомба разорвалась здесь, – говорит начальник станции г[осподин] Лагунов, показывая на брешь в углу зала третьего класса, где была комната железнодорожной полиции. От помещения после взрыва не осталось и следа. Как отсюда успели выскочить люди, диву даемся. Телеграф исковеркан весь. Ни крыши, ни потолка. Все унесено взрывом. На полу еще груда обломков, осколки… и много мусора. Зал первого класса без стекол. В углу висела икона Спасителя. – Она нисколько не пострадала, – дает пояснение бодро выглядывающий надзиратель полиции Подгорецкий, – и стекло в киоте и лампада цела, – добавляет он»{427}.
После бомбардировки жизнь на Пограничной остановилась. Улицы опустели, не было электричества, военное командование объявило комендантский час после четырех часов, из-за чего по вечерам было особенно пусто и темно. Вечерние богослужения в храме начинались в половине четвертого, поэтому молящихся на них было всего три-пять человек, и только утром на литургию собирались 15–20 богомольцев{428}.
18 ноября советские части атаковали Чжалайнор-копи. Одновременно велась бомбардировка с аэропланов. В начале бомбардировки администрация копей, рабочие и жители спустились в шахту № 9. 23 ноября газета «Русское слово» сообщила о происшедших событиях: «Вчера в управление дороги явился китаец, вырвавшийся из района, где развернулись события, и рассказал, что, ворвавшись на копи, красные помимо разрушения котлов водоотливных машин завалили выход из шахт, где скрывались от бомбардировки служащие и жители копей, в шахты же стали сбрасывать гранаты. По словам этого китайца, все спрятавшиеся в шахтах погибли»{429}.
Жители пострадавших поселков спешно покидали обжитые места, часто вместе с ними вынуждены были уходить и пастыри. Так, вместе с бежавшими в Харбин жителями станции Пограничная ушел весь причт местной церкви. Оставшиеся на местах священники подвергали себя большому риску. Некоторые из них были увезены в Советскую Россию. В епархиальных отчетах сохранились сведения о трех захваченных в плен священнослужителях: священник Викентий Апеллесов, служивший на станции Чжалайнор-копи, не выдержав потрясений и страданий, скончался в неволе, священник Эпов со станции Чжалайнор и протоиерей Владимир Извольский, служивший в г. Маньчжурия, пропали без вести{430}.
Одновременно с армейскими частями в приграничных районах Маньчжурии действовали карательные отряды НКВД, расправлявшиеся с мирным населением. В особенно тяжелом положении оказались жители Трехречья, населенного в основном забайкальскими казаками и переселенцами, где действовал отряд под командованием Моисея Жуча, отличавшегося особой жестокостью. Самым большим селением Трехречья была Драгоценка, где находились станичное правление, церковь и школа{431}. С приходом отряда Жуча здесь начались расправы над мирным населением. В одном из казачьих поселений было убито 140 человек, включая женщин и детей. Около 600 трехречьинцев вывезли в Советский Союз, где часть из них была расстреляна, а большинство попало в концлагеря и тюрьмы{432}. Из местного духовенства со своей паствой остался протоиерей Гавриил Ланский. Священник Тимофей Элизен вынужден был бежать, а священник Модест Горбунов во время неожиданного нападения красного отряда был зверски замучен вместе со своим сыном.
После прекращения военных действий, с середины января 1930 г., люди начали возвращаться в свои дома. Жизнь на Восточной и Западной линиях КВЖД постепенно налаживалась. В Трехречье же обстановка долго оставалась неблагоприятной.
С самого начала трагических событий помощь пострадавшим оказывали благотворительные учреждения Харбинской епархии. Сразу 300 беженцев из пострадавших районов были устроены в одном только Епархиальном доме-убежище. Но больше всего нуждались в заботе дети-сироты, которых старались разобрать на свое попечение уже существовавшие в городе приюты. В начале ноября 1929 г. 11 сирот в возрасте от двух до девяти лет, привезенные со станции Якэши, оказались в Доме милосердия епископа Нестора. Еще 12 детей и взрослых беженцев, возрастом от девяти месяцев до 87 лет, принял Богородице-Владимирский женский монастырь.
Согласно епархиальному отчету за 1929 г. в Богородице-Владимирском женском монастыре числились: настоятельница – игуменья Руфина (Кокорева), пять манатейных монахинь, пять рясофорных послушниц, 14 послушниц, четверо взятых на воспитание малолетних детей, четыре старицы на призрении и 12 беженцев. Кроме того, на иждивении монастыря находились четыре подростка и шесть человек других лиц. Из духовенства в монастыре служили: один протоиерей (А. Знаменский), три священника (Г. Заерко, П. Триодин, С. Германов) и один диакон (М. Шумилов){433}. Трудами игуменьи Руфины при обители был основан приют для девочек. В 1931 г., когда в Маньчжурии вновь произошли трагические события, связанные с нападением на железнодорожные поселки Восточной линии КВЖД хунхузов, и русские эмигранты подверглись убийствам и грабежам теперь уже со стороны китайских бандформирований, обитель снова приняла под свой кров сирот, которых стало 12.
В 1931 г. в жизни Харбинской епархии начался новый этап ее истории. 28 марта скоропостижно скончался митрополит Харбинский и Маньчжурский Мефодий (Герасимов){434}, и по решению Карловацкого Синода во главе епархии был поставлен возведенный в сан архиепископа Мелетий (Заборовский). Под его председательством состоялось очередное IX Епархиальное собрание, которое проходило с 17 по 19 июня в ускоренном режиме, так как разрешение китайских властей на его проведение было дано всего на три дня. По примеру прежних лет на собрании были зачитаны приветствия – Председателю Зарубежного Синода митрополиту Антонию, а также китайским властям с выражением особой благодарности за их «благожелательное отношение к православному русскому населению»{435}.
Среди обсуждавшихся вопросов на собрании были выделены наиболее выдающиеся события в жизни епархии. В их числе открытие новых приходов за пределами Китая – в городах Кобе (Япония) и Сиднее (Австралия). Настоятелем первого «по ходатайству с места» был назначен протоиерей А. Паевский, должность псаломщика и регента получил направленный в Кобе из Харбина сын известного харбинского протодиакона Петр Вартминский, незадолго до отправления к месту служения посвященный в сан диакона. История открытия прихода в Сиднее связана с именем его настоятеля – священника Иннокентия Серышева. Отец Иннокентий прислал ходатайство о подчинении своего прихода Харбинской епархии. К ходатайству была приложена метрическая книга о родившихся, бракосочетавшихся и умерших прихожанах (по некоторым сведениям, несуществующего прихода) за истекшие пять лет. Свою просьбу Серышев мотивировал «хорошими путями сообщения, наличием установившейся связи между прихожанами в Австралии и их родственниками в Харбине, наличием широких возможностей к удовлетворению нужд молодого прихода»{436}. Для решения вопроса архиепископ Мелетий направил в Зарубежный Синод доклад, в котором изложил все подробности дела.
Одним из самых ярких событий церковной жизни Маньчжурии в 1931 г. стали торжества, посвященные 200-летию со дня кончины святителя Иннокентия Иркутского. В день праздника, 26 ноября, во всех храмах Харбинской епархии совершались литургии и молебны, после которых был проведен кружечный сбор в пользу единственного на Дальнем Востоке духовного учебного заведения – Пастырско-богословских курсов{437}.
В отчете Харбинского Епархиального собрания за 1931 г. было отмечено, что, «творя память святителя, Харбинская епархия возносила молитвы о прекращении гонений на Святую Православную Церковь и об освобождении Родины от ига безбожной власти»{438}.
3. Отношение дальневосточной эмиграции к Декларации митрополита Сергия 1927 г.
До самой кончины святого Патриарха Тихона в 1925 г. руководители Советского государства, осуществлявшие антицерковную политику в стране, неизбежно сталкивались с тем фактом, что ни внешнее давление, ни репрессии, ни политика разложения Церкви изнутри и обновленческий раскол не давали желаемых результатов. Поэтому в одном из главных и наиболее трудных направлений антицерковной политики – работе по привлечению священноначалия к сотрудничеству с коммунистическим режимом – советское правительство было вынуждено изменить тактику. В последние годы служения Патриарха Тихона ему предлагалось легализовать находившуюся в бесправном положении Церковь при условии подписания официального документа о признании советской власти и выполнения определенных обязательств по отношению к ней. В их числе неизменно фигурировало осуждение заграничных епископов, которые в глазах большевиков являлись «врагами советской власти». Патриарх, защищая Церковь, которая стоит вне политики и не желает быть ни «белой», ни «красной»{439}, выдержал и этот натиск.
После кончины святителя такая же работа стала проводиться с его преемником – Местоблюстителем Патриаршего Престола митрополитом Крутицким Петром. Так же как в 1922 г. Патриарх Тихон столкнулся с требованием отказаться от своих прав по управлению Церковью в пользу обновленческого ВЦУ, при митрополите Петре был спровоцирован григорианский раскол. Новое самочинное церковное управление во главе с архиепископом Екатеринбургским Григорием (Яцковским) – Временный Высший Церковный Совет (ВВЦС) – быстро получило легальный статус{440}. Немалая роль в преодолении григорианского раскола принадлежала Заместителю Местоблюстителя митрополиту Сергию (Страгородскому). Благодаря его участию митрополит Петр смог аннулировать полномочия ВВЦС.
Деятельность митрополита Сергия в качестве временного заместителя митрополита Петра поначалу не противоречила курсу его предшественников, о чем, в частности, свидетельствует проект «Обращения к православным архипастырям, пастырям и пасомым», подписанный им 28 мая (10 июня) 1926 г. и представленный в НКВД с ходатайством о легализации церковного управления. Выражая от имени всей «староцерковной иерархии и паствы» готовность быть лояльными к правительству и «решительно отмежеваться от всяких политических партий и предприятий, направленных во вред Союза», митрополит Сергий в этом документе открыто заявил о противоречии, которое существует между православными и коммунистами – руководителями Советского государства, поставившими перед собой задачу искоренить в народе веру в Бога.
«Обещая полную лояльность, обязательную для всех граждан Союза, – говорилось в обращении, – мы, представители церковной иерархии, не можем взять на себя каких-либо особых обязательств или доказательств нашей лояльности. Не можем взять на себя, например, наблюдения за политическим настроением наших единоверцев <…> Тем паче не можем мы взять на себя функции экзекуторские и применять церковные кары для отмщения».
ebooksa