Исчезая с рассветом

22
18
20
22
24
26
28
30

Я молча наблюдал за его приготовлениями. Он прикоснулся к струнам так, как мужчины касаются волос своей возлюбленной. Он плавно провел по ним своими пальцами, словно боясь разбудить, но в то же время понимая, что пробуждение было неминуемо.

А потом он заиграл.

Я никогда не слышал такой музыки. То, что играли в попадавшихся нам по пути тавернах ни в какое сравнение не шло с тем, что я услышал подле умиравшего костра. То была настоящая северная песня.

Как бы вам описать ее…

Она была одновременно сильной и… хрупкой.

Мне сложно сказать, откуда бралась ее хрупкость, тогда как играли ее сильные северные руки, а пел ее глубокий и сильный северный голос. Эта хрупкость как будто бралась ею извне. Она как будто знала что-то, эта песня, и, как бы ни храбрились ее ноты, всегда дышала грустью в пространстве между ними.

Это было настоящее волшебство.

Песня начиналась с нехитрого перебора и нескольких задумчивых куплетов. Однако аккомпанемент становился все замысловатее, а эмоция певца все более непостижимой. Что он хотел сказать на незнакомом мне языке? К кому обращался?

Как много горя было в этих непонятных словах, но каким… гордым казалось это самое горе, и как много в этих словах прозвучало нежности.

Песня продолжала расти, и со временем нежность окончательно захватила ее. Кроме нежности в ней ничего более не осталось.

Я был готов слушать ее до бесконечности, и мои глаза стали предательски наливаться влагой… Но резкий вдох Хлодвига вернул мои мысли к реальности.

Я уж было собирался наградить его взглядом, полным укоризны – так неохота мне было отвлекаться от музыки лорда, – но тут же позабыл о своих намерениях.

Хлодвиг все равно бы меня не заметил.

Он был зажат в когтях сверхъестественного ужаса. Его глаза норовили вылезти из орбит, трясущаяся рука нащупывала рукоять кинжала, на висках выступила испарина, которой, казалось бы, неоткуда было взяться в столь холодную погоду.

Я проследил за направлением его взгляда и увидел ее – невесту нашего лорда.

Она стояла в пяти шагах от нас, и ее свободные одежды мерно покачивались на ветру, как внезапно ставшая самостоятельной часть окружавшей нас ночи. Ее лицо скрывала темнота.

– Любимая, – шепотом вскрикнул лорд, и его голос странным образом вплелся в песню.

Он стал играть с удвоенной страстью, и она шагнула вперед. Ближе, еще ближе.

Отсветы костра должны были озарить ее черты, но я по-прежнему не мог ничего различить. Вскоре она стояла прямо напротив, но я не видел ничего, кроме далекого блеска глаз и нежного контура ее лица. Она наклонилась к лорду, и я заметил, что снежинки пролетали сквозь ее эфемерную форму и, как ни в чем не бывало, соприкасались с землей.

Мне стало не по себе. По правде сказать, я совершенно струсил. Струсил до такой степени, что о бегстве не могло быть и речи. Я просто стоял на одном месте, надеясь, что она не услышит бешеный стук моего малодушного сердца.