Все лгут

У дяди волосы были коричневые, и он был похож на папу Алисии, который обычно приезжал на машине, чтобы забрать Алисию и ее инвалидное кресло после уроков.

Эти тетя с дядей стали разговаривать с мамой и папой Самиром, но мне остаться не разрешили. Вместо этого меня отправили завтракать и смотреть видик.

Это чтобы они могли спокойно поговорить.

Но я не обиделся, мне было гораздо интереснее смотреть видик, чем болтать с ними.

Но все равно потом стало любопытно, и я подкрался к кухонной двери, чтобы послушать, о чем они говорят. Мама и полицейская тетя, которую звали Анн-Бритт, разговаривали о Ясмин. Я подслушал, что они говорили, хотя знал, что они не хотели бы, чтобы я это слышал.

– Об убийстве? – спросила мама.

А потом она сказала:

– Самир никогда бы не обидел Ясмин, что бы та ни натворила. Она для него – все.

Тогда я испугался и снова стал думать о Ясмин и о полицейских, которых видел, когда проснулся посреди ночи. Я тихонько вернулся на диван, но доесть завтрак не смог, потому что мне казалось, что в горле застрял большущий комок.

Потом пришла мама.

– Почему полиция снова здесь? – спросил я.

– Они хотят поймать того человека, который мог обидеть Ясмин или навредить ей, – медленно ответила мама. Она всегда так растягивает слова, когда думает, что мне страшно, хотя когда мне страшно, я слышу так же хорошо и так же хорошо все понимаю, как и когда она говорит быстро.

Я снова задумался.

Папа Самир что, обидел Ясмин? Я помню, как она говорила «нет, нет, нет», когда они шли по лесу. Но я любил папу Самира и не хотел, чтобы его поймала полиция.

Я спросил маму, что делают полицейские с теми, кто кого-то обидел. Она ответила, что если кто-то обидел Ясмин, он наверняка попадет в тюрьму до конца своей жизни.

Я стал думать про папу Самира. Он так хорошо пел, и играл со мной, и умел готовить. Я не поверил, что он мог обидеть Ясмин. Я подумал, что то, что я видел ночью, было чем-то вроде игры. Я не хотел, чтобы папа Самир попал в тюрьму до конца жизни, потому что тогда у нас больше не было бы семьи и мы больше не смогли бы уютиться в пятницу вечером и вместе что-нибудь печь. А мама снова стала бы спать, положив голову на жесткий столик.

Тогда я решил никогда ничего не рассказывать. И это была не ложь, потому что я никого не хотел обижать. Так что, когда полицейская тетя стала задавать мне кучу вопросов, я не стал ей отвечать.

Она спросила, делали ли мы с папой Самиром что-нибудь интересное, может, смотрели телевизор? Потом спросила, что мы ели.

Но я молчал.

Это было не сложно – я ведь чемпион по молчанию.