– Что, дружище, – закричал Андозерский, – никак тебе Ирина Петровна головомойку за нигилизм задает?
Логин засмеялся. Сказал:
– Да, вот мы об идеалах не сошлись мнениями.
– Не признавать идеалов безнравственно и нерационально, – горячо сказала Ивакина.
– Я вполне согласен с многоуважаемой Ириной Петровной, – внушительно сказал Мотовилов. – Главный недостаток нашего времени – затемнение нравственных идеалов, которым, к сожалению, отличается наша молодежь.
– Совершенно верно изволили сказать, к сожалению, – подтвердил Гомзин, почтительно оскаливая зубы.
Глава двадцать третья
Мотовилов ораторствовал об идеалах длинно, внушительно и кругло. Иные почтительно слушали, другие вполголоса разговаривали. Андозерский занимал Нету и украдкою кидал на Анну пронзительные взгляды.
– Вы были с нею на мельнице? – тихо спросила Клавдия.
– Да, – сказал Логин, – там хорошо.
– Хорошо! В этом прекрасном диком месте говорить с нею! И она молола вам суконным языком об идеалах! Какая жалость!
Логин засмеялся.
– Вы не любите ее?
– Нет, я только дивлюсь на нее. Быть такой мертвой, говорить о прописях, букварях и вклеивать в эти разговоры тирады об идеалах – как глупо! Идеалы установленного образца!
– Она любит говорить, – сказала Анна, – о том, чего не понимает, – о своем деле. Так, заученные слова, лакированные, прочные. И притом теплые. И бесспорные.
Она говорила спокойно, и Логину ее слова, и ясная улыбка, и медленные движения рук казались жестокими.
Браннолюбский хлопал под шумок рюмку за рюмкою и быстро пьянел. Вдруг закричал:
– Не согласен! К черту идеалы!
Но тотчас же «ослабел и лег». Биншток и Гомзин прибрали его, и он больше не являлся. Евлалия Павловна притворялась, что весела, но была в жестокой досаде и безжалостно издевалась над Гомзиным. Биншток не подходил к ней и посматривал злорадно.
Баглаев сидел рядом с женою; имел пристыженный вид. Девицы Дылины вернулись с видом «как ни в чем не бывало» и только потряхивали мокрыми косами. Андозерский подмигнул Вале, Валя лукаво опустила глазки, Баглаев старательно не глядел на сестер. Нета разрумянилась, и лицо у нее было счастливое.