Тяжелые сны

– Елена прекрасная, значит, даром волнуется?

– Совершенно напрасно.

Биншток обратился к Мотовилову с заискивающею улыбкою:

– Алексей Степаныч, вот Константин Степаныч желает прочесть вам стихи.

– Стихи? Я не охотник до стихов: стихами преимущественно глупости пишут.

– Но это, – сказал автор, Оглоблин, – совсем не – такие стихи. Я взял смелость написать их в вашу честь.

– Пожалуй, послушаем, – благосклонно согласился Мотовилов.

Логин с удивлением смотрел на неожиданного автора стихов в честь Мотовилова; его раньше не было на маевке, и как он сюда попал, Логин не заметил. Оглоблин стал в позу, заложил руку за борт пальто и, делая другою рукою нелепые жесты, прочел на память:

Недавно гражданин честной,Наш друг и педагог искусный,Был вдруг постигнут клеветойИ возмутительной, и гнусной.И кто же первый клеветник?Его завистливый коллега!Быть может, цели бы достигЛукавый нравственный калека.Но вдруг за правду поднялсяБоярин доблестно бесстрашный,И речью гневно-бесшабашнойСкликать сограждан принялся,И им всеобщего протестаПроект разумный предложилПротив того, что дали местоВ тюрьме тому, кто честен был.И говорит, не устава,Боярин мудрый за того,Кто горько слезы лил, рыдая,Когда схватили вдруг его, —И за невинного хлопочет,И постоять за правду рад,И доказать начальству хочет,Кто в этом деле виноват.Хвала, боярин именитый!Живи и здравствуй столько лет,Чтоб был ты в старости маститойНе только дед, но и прадед!А нам тебе кричать пора:Ура! ура! ура! ура!

Стихотворение, прочитанное с чувством и с дрожью в голосе, произвело впечатление. Мотовилов встал и горячо пожимал руку Оглоблина. На лице его лежал отпечаток величия души, которой услышанные похвалы были как раз в пору. Говорил:

– Очень вам благодарен за чувства, выраженные вами по отношению ко мне. Но и вообще очень прочувствованные стихи – такие мысли делают вам честь.

Оглоблин прижимал руку к сердцу, кланялся, бормотал что-то умиленное. Около него столпились, пожимали руку, хвалили за хорошие чувства. Баглаев восклицал:

– Ловкач! Обожженный малый!

Были немногие, на которых чтение произвело иное впечатление. Палтусов улыбался язвительно. Логин слушал с досадою. Клавдия тихонько засмеялась при словах «нравственный калека»; потом она слушала с презрительно-скучающим видом. Анна хмурила брови, неопределенно улыбалась; слово «прадед» рассмешило ее своим ударением, и она весело, долго смеялась. Нета чувствовала себя неловко: стихи ей нравились, но презрительный вид Клавдии и смех Анны заставляли ее краснеть.

Клавдия спросила Валю:

– Что, Валя, понравились вам стихи?

– Отличные стишки, – с убеждением сказала Валя. – А вот теперь есть еще очень хороший поэт, господин Фофанов, совсем вроде Пушкина. Говорят, ему одно время запретили писать.

– За что же?

– Ну вот, разве вы не слышали?

– Не слышала.

– Да, а теперь, говорят, опять пишет. Тоже, говорят, очень хорошие стишки.