Тоня подняла воротник шубки и снова заговорила:
— Леша, когда Максим Петрович рассказывал о Большой Медведице, у меня были какие-то глупые мысли… Я подумала о нашем маленьком медвежонке… Ты, наверно, сейчас стихи сочиняешь, да? — вдруг спросила она.
— Какие стихи? — опешил я.
— Ты думаешь, я ничего не знаю?
— Кто тебе говорил? — спросил я сердито.
— А не все ли равно кто? Может быть, я иду сейчас с будущим Пушкиным!
Тоня с шутливой торжественностью взяла меня под руку. Я вырвался… мы оступились и полетели в сугроб.
— Замечательно! — рассмеялась Тоня вставая. — Ой, если бы видел папа!
Мы долго отряхивались от снега.
— Зайдем, Леша, к нам, погреешься, — пригласила Тоня.
В морозном воздухе сонно прокатилось десять каланчовых ударов.
— Поздно…
— Пошли!
Увлекаемый Тоней, я вошел за нею в дом. Из прихожей в раскрытую дверь виднелась огромная спина доктора. Сидя за столом, Кочкин что-то писал. Над лохматой его головой вился табачный дымок.
Разделись тихо, чтобы не мешать. Но доктор вдруг громко спросил, не поворачиваясь:
— Как здоровье Павла Семеновича?
— Да так… Кашляет, — растерялся я.
— Кашляет? — Кочкин загрохотал креслом, отодвинулся от стола. — Чего же он на прием не приходит? Пуля не дура, свое дело знает. — Пригасив в пепельнице папиросу, доктор, хмурясь, сказал: — Ты, Алексей, предупреди брата. Я с пациентами не церемонюсь, в милицию заявлю!
— Ой, папочка, не пугай! — засмеялась Тоня и, взяв меня за руку, провела в свою комнату.
Присев к ее письменному столику, я увидел на нем стопку бумаг. «Партизаны Сибири», — прочел слова, выведенные крупными буквами. Тоня, вспыхнув, прикрыла бумаги рукой.