А назавтра меня и Филю вызвал к себе Максим Петрович.
Обычно при любом происшествии Грачев приходил в класс сам и начинал подробно разбираться. Этот вызов — первый. Уж не потерял ли я какое из своих стихотворений?
В висках у меня стучало, когда вслед за Филей я вошел в физическую лабораторию. Максим Петрович сидел за столом, просматривая какие-то бумаги. Он пригласил нас сесть и вынул из стола тетрадь, похожую на альбом. Я внимательно взглянул в сосредоточенные глаза учителя, но, что они таили в своей глубине, догадаться не смог.
— Вот, познакомьтесь, — раскрыл перед нами альбом классный руководитель.
Я вгляделся и узнал почерк Милы. На первой странице аккуратнейшим образом было выведено:
«Значение взглядов. Печальный — влюблен. Смотрит вверх — ревнует и страдает. Смотрит весело — обманывает вас…»
Филя вопросительно посмотрел на меня, я — на Филю.
— Удивлены? Этот альбом случайно подобрала уборщица в классе, — пояснил Грачев.
«Подобрала уборщица… Еще чего-нибудь она не подбирала?»
— А вот еще…
Я внутренне сжался.
Но Максим Петрович положил перед нами… фотографию Маклакова. Недоросль сидел, развалившись на скамейке в саду, с расстегнутым воротом, и раскрытый рот его точно выкрикивал: «О-го-го…»
Филя перевернул фотографию. Небрежной, размашистой рукой на обороте ее было написано:
«Моей брюнеточке. Сто поцелуев в твои рубинчики, Милка! Андрей».
— Об этом вы тоже не знали? — спросил Грачев.
Филя, которого явно бросило в жар, вытащил из кармана спасительный гребешок и сразу же пустил его в ход. Ничего не мог ответить и я.
— Так надо было и ожидать, — словно читая наши мысли, заключил Максим Петрович. — Комсомольцы не вникают в жизнь класса, заняты только личным, своим. А успеваемость с каждым месяцем ниже, дисциплина падает. Мало быть самим хорошенькими.
Слова Максима Петровича походили на спокойные, но веские удары, и от них становилось больно.
— Сколько сейчас комсомольцев в классе?
— Пятнадцать, — ответил Филя.