— Законы электролиза, друзья, применяйте как можно точнее.
Я понимал, что эти слова относятся только ко мне, хотя говорит их учитель как будто для всеобщего сведения.
Потом с Игорем сверили решение задач. Два ответа не сходились.
— Как же сойдутся, когда лирика сыплется из всех твоих карманов!
— Какая лирика? — не понял я Игоря.
— Ну, стихи, что ли. На вот, спрячь, — он протянул несколько исписанных листков. — То в парте их забудешь, то в коридоре выронишь. Я как сборщик утиля. Все дрожу, как бы в руки Недорослю не попало.
— Ну уж…
— Конечно, я, может, грубо выразился, Лешка, но ты хоть «Кочка» не пиши, а то влипнешь, и я с тобой. И еще эта самая «трель». Как увидал тогда самолет, зарядил «бодрой трелью навеянный стих», так и дуешь подряд: «трель станка», «трель соловья». А соловья живого ты слышал?
Игорь с таким добродушием вздергивал свои брови-стрелочки, что я не понял: нарочно он решил меня позлить или у него действительно это наболело? Во всяком случае, домой я пришел с испорченным настроением.
Мое огорчение стало еще большим, когда у себя на столе среди вороха листков со стихами я обнаружил клочок бумаги, на котором рукой Зины было написано:
«Впрочем, я, как всякий молодой человек, не был лишен этого глухого внутреннего брожения, которое обыкновенно, разрешившись дюжиной более или менее шершавых стихотворений, оканчивается весьма мирно и благополучно. Я чего-то хотел, к чему-то стремился и мечтал о чем-то; признаюсь, я и тогда не знал хорошенько, о чем именно я мечтал».
Это была выдержка из Тургенева.
Так вот оно что! Зина разведала мою сокровенную тайну. И как бы нечаянно подложила нравоучительную выписку из знакомой мне книги!
В первое мгновенье я обиделся. Кто дал ей право рыться в моих бумагах? Неужели надо мной, как над маленьким, нужен еще контроль? Но, рассудив как следует, я не нашел доказательств того, что запись адресовалась именно мне. В самом деле, ведь Зина много читала и могла делать для себя какие угодно выписки!
Но оставлять это просто так было нельзя. Не теряя времени, я отправился в школьную библиотеку и взял Куприна. На обратной стороне листка с записью тургеневской цитаты я нарисовал длинный нос, прищемленный ящиком письменного стола, а внизу сделал выписку из рассказа «Белая акация»:
«Она знает все на свете… Она читает потихоньку мои письма и заметки и роется, как жандарм, в ящиках моего письменного стола…»
Листок я положил на то же место, где он лежал.
Вечером Павел, сидя за уроками, спросил меня как бы между прочим:
— Чем ты, Алексей, Зину обидел? «Ага, клюнуло!» Но вслух я сказал:
— Ничем будто бы…