Родька вздрогнул и остановился. Неизвестно, по какой причине качнулись ветки багульника шагах в пяти от него, чуть правее тропинки. «Может, там кто сидит?» — с опаской подумал он, всматриваясь в невысокий, с коричневыми веточками и маленькими продолговатыми листочками куст.
Осторожно шагнул Родька с тропы, раздвинул куст и невольно отшатнулся. Поджимая сломанное крыло, разинув огромный черный клюв с языком острым, как шильце, на него глядел вороненок. Шея у него была вытянута, и на ней явно недоставало перьев.
— Дрался ты, что ли, с кем? — Родька протянул к вороненку руку, но тот с таким шумом взъерошился, так задвигал клювом и замигал злыми глазами-бусиками, что Родьке волей-неволей пришлось отступить.
Ясно, что вороненок побывал в какой-то передряге. Может, без разрешения родителей стал учиться летать да стукнулся о ствол дерева, или дрался с кем-нибудь? Мало ли как бывает… Коршун мог налететь — и вороненок спасся от него чудом. А тут еще Родька…
Глупый вороненок не понимал, кто его друг, а кто враг.
Однако сидеть в таком взъерошенном виде было утомительно, а бежать вороненок не мог. Под здоровым крылом у него была еще сломанная нога.
— Бедненький, да кто же это тебя так? — Родька взял его на руки. Ощипанная шея, переломанное крылышко и подбитая нога — ну как тут не пожалеть птенца?
Задрав спереди рубашку, Родька осторожно положил туда вороненка и понес его показывать своему деду.
Был понедельник. Дед в такие дни, особенно после встречи с Бердниковым, находился в состоянии тягостного раздумья… Этот Бердников работал в каком-то строительном тресте, снабженцем, что ли. К деду Мохову ездил по выходным дням отдыхать на природе. Когда они встречались, перед ними на самодельном дедовом столике-одноножке, врытом в землю под раскидистой черемухой, высились горки соленых огурцов, хлеба, колбасы, жареной рыбы; стояли тарелки с недоеденной ухой и, конечно же, пустые бутылки, которые потом дед стыдливо уносил в ящик за сарай. В часы шумных бесед дед иногда вдруг радостно заявлял, что отдых у них с Борисом Семеновичем идет на полную катушку.
А назавтра молчаливый, уйдя мыслями в себя, сидя на берегу где-нибудь неподалеку от дома, он мог подолгу, не глядя на Родьку, обстругивать ножичком топорище, черенок для лопаты или затачивать бруском крючки на сазанов. Родька понимал: с похмелья деду тяжко небось, и хоть сердился на него, виду не подавал. В общем-то, добрый был у него дед. И жить тут было хорошо и привольно.
Здесь, на берегу большой дальневосточной реки, бакенщик Мохов вырастил всех своих детей, в том числе и младшую дочь Марию — мать Родьки. Сначала она работала на ферме в колхозе, потом вышла замуж и переехала в город вместе с Алексеем — отцом Родьки, там приобрела новую специальность — формовщицы, стала работать в чугунолитейном цехе, где рядом у вагранки стоял Родькин отец.
Можно было бы и деду Мохову уехать к ним на жительство, однако он не захотел переезжать ни к сыну на стройку, ни к дочерям. Так и продолжал жить у речных створов, издали похожих на зебр. Даже когда ушел на пенсию, не стал переезжать. Помогал новому бакенщику зажигать керосиновые фонари, а когда пришла автоматика, стало даже интересней. Как ребенок, радовался Мохов, особенно в первые дни, выходя на берег в сумерках. Словно чья-то невидимая рука одним махом зажигала огни по всей реке. Красота!
Летом Мохов рыбачил. С наступлением зимы отправлялся белковать. Ходил и на кабанов. Если охота не удавалась, он пристраивался к людям из колхоза, помогал заготовлять лес. Ну, а с конца апреля, как только вскрывалась река, он снова был на берегу. Каждый воскресный день к нему приезжал Родька. То с матерью и отцом, то один. Он уже знал дорогу.
Сейчас, когда его родители находились где-то на юге и Родька жил у деда, в город можно было бы не ездить, да вот Бердников… Пообещал ведь купить карасевых крючков. И не купил. Говорит, не было в магазине. Пришлось Родьке в понедельник ехать самому. Съездил и купил. А вдобавок еще нашел вороненка.
Увидев в подоле рубахи Родьки живность, дед нахмурился. Он сидел на камне у воды, затачивая сазаньи крючки. Потом что-то буркнул сердито. По голосу Родька понял, что дед недоволен находкой. Но расспрашивать не стал.
Мохов сам разговорился к вечеру. Когда поели и стали ложиться спать, чтобы еще с ночи плыть на остров за сазанами, дед неожиданно заговорил о воронах.
— Пакостная это птица, ворона. Только и пользы, что падаль подбирает. Да и не одну падаль…
Лежа на своем неизменном месте у печки, держа руки под головой, он стал рассказывать о том, как однажды зимой вороны чуть не уморили с голоду охотников.
— Бедная была в тот год тайга. Все снег да бураны, куда выйдешь? Помню, мы все сухари поели. А тут — на тебе, сохатый. Повалил его кто-то из наших ребят недалеко от лабаза. Ну, счастье, конечно. Освежевали, подкрепились. Остатки мяса уложили на ветки пихтача возле лабаза, чтобы волки не съели. А через день как раз хорошая погода выдалась, и мы снова промышлять ушли. Встали на лыжи, да и в разные концы. Дня через три собрались всей артелью подбить бабки. Может, кому и подфартило? Ну, собрались, значит, и вот ведь смехота: даже зайчишки никто не принес. Бескормица разогнала зверье. А что касается животов, у всех ремни на последней дырке. Голодные, злые, как волки. Пошли к лабазу за остатками мяса. И что бы ты думал, Радивон?
Дед умолк, а Родька присел на кровати. Полным именем «Радивон» дед называл его только в особых случаях, и надо было быть тогда наиболее внимательным к его словам.
ebooksa