Куракин замолчал и повернулся к Юльке…
— Вот ты говоришь, говоришь. А ничего ведь не знаешь… Для ребенка это. Она ведь ребенка ждет, — прошептала Юлька.
Загорелое лицо Куракина медленно становилось серым.
— Врешь! — хрипло выдохнул он. — Врешь!
— Нет, не вру, — так же тихо прошептала Юлька.
Уже в следующую секунду она поняла, что сказала не то и не так, но поправить ничего уже было нельзя. Пашка бессильно опустил руки.
«Что я наделала! Что я наделала!» — ужаснулась Юлька.
— Иди, — бесцветным от внутреннего напряжения голосом сказал Куракин. — Иди. Меня ребята здесь ждут. Обещал.
Отойдя несколько шагов, Юлька оглянулась. Пашка стоял посреди тротуара, широко расставив ноги, и никак не мог прикурить.
Остаток дня она пробродила одна вдоль берега реки. Долго сидела на старой перевернутой лодке. Слушала, как тарахтят моторки, как, пыхтя и отдуваясь, шлепая по воде плицами, идут вверх широкобокие коричневые буксиры. За ними тянулись тяжелые длинные баржи. Амур нес бревна, серые шапки сена, подмытые с корнями кусты. Воду густо пятнали ржавые круги пены. Начинался осенний паводок.
После полудня с левого берега потянул ветерок, принес горьковатый запах перестоявшейся полыни.
Юлька зашла в магазин, купила себе печенья и не уходила с берега до самого вечера.
Зажглись первые огни. Начали возвращаться рыбаки. Их лодки, выныривая из сумерек то слева, то справа, с тихим шуршанием притыкались к берегу.
В общежитие Юлька вернулась не сразу. Она еще посидела на скамейке в скверике, пока в окне ее комнаты не погас свет. Со страхом она ждала, что Лиза окликнет ее, и нельзя будет уйти от тягостного для обеих разговора.
Лиза, однако, не заговорила с Юлькой и утром. Похоже было, что сама стыдилась. В обед они столкнулись в столовой в очереди. Лиза покраснела и отвернулась.
За дальним столом сидел Куракин. Он цепко, непримиримо следил за Лизой, и руки его лежали на столе так, точно он собирался немедленно встать.
Прошло два невыносимо тягостных дня. А на третий в общежитии появилась Наташа.
Юлька бросилась к ней с радостным криком, плача и смеясь, обнимала, целовала ее бледное, застывшее лицо, говорила какие-то слова и не могла остановиться.
Она понимала: у Наташи горе — умерла тетя Маша. Неизбежность этого Юлька предвидела. Но что же, что же делать? Она усадила Наташу на своей кровати, а сама принялась собирать ужин.
Она заставила Наташу выпить чаю, сама сделала ей бутерброд с маслом. И боялась только одного — Наташа может подняться и уйти. Но Наташа сказала: