— Макарка, ты тут без меня рукой-то побережней, побережней, неровен час, растревожишь рану.
Понял Макарка, что хотел сказать ротмистр: много не болтай. И горько сглотнул набежавшую слюну.
(3) Екатеринбург. Май 1918 года
То и дело хлопала обшитая листовым железом дверь камеры. Кого-то вталкивали, кого-то уводили.
Камера угрюмо молчала.
Ротмистр не возвращался. Зато пришел часовой и забрал его шинель.
Макарка изрядно продрог: май не из теплых, а вокруг камень. Пытаясь согреться, мальчик засунул руки под кофтенку и наткнулся на кармашек, куда спрятал записку Вологжанина.
Грамотей из Макарки никакой, две зимы ходил в школу еще в Камнегорске, но слова научился складывать. Бумажка была серой, оберточной, из нее чуть ли не торчали мелкие щепки.
Развернул ее негнущимися пальцами — ничего понять не может. Начало разобрал: «Г-ну Розерту. Второй вариант...», дальше, как ни силился, не одолел. Сообразил после, что не по-нашему писано.
Сунул мальчик записку в кармашек и задумался. Неладно у него получается, ох неладно.
Прошло еще немало времени, и он решил, что про него забыли, но тут громыхнула тяжелая дверь и просунулась голова такого же молодого чекиста, что задержал их на шумной городской улице.
— Воронков! Вызывают!
Сперва шли длинным коридором, потом поднялись по холодной лесенке на второй этаж, а там комната на комнате. У одной остановились.
Парень постучал, затем переступил порог.
— Николай Иванович, заводить?
— Давай, товарищ, заводи, а то дядя заждался, — отозвался насмешливый голос.
В комнате было просторно. За столом седой средних лет военный в гимнастерке, перепоясанной ремнями крест-накрест. Чуть поодаль усатый часовой, а перед ним высился на стуле Вологжанин. Его тяжелый взгляд остановился на Макарке.
Следователь оторвался от бумаг.
— Ступай, товарищ, мы тут сами разберемся.
Голос у Николая Ивановича надтреснутый, похоже, что он простыл или много курит. Но перед ним ни папирос, ни пепельницы, а вот Вологжанин пускает дымные кольца, любуясь ими, как произведениями искусства.
ebooksa