Золото

Мишка ласково, но настойчиво освободился и, осмотрев завал, принялся готовить подхваты и столбы.

— Сколько трудов положено, а дойдем до ямы — нечего мыть. Все может случиться. Выйдет на нет россыпь, что ты с ней сделаешь? Не мать родная, не попросишь.

И в самом деле, от подобного сюрприза не было никакой гарантии. Кто знает, что из себя представляет гнездо, выпавшее за бортом россыпи. Мишка озабоченно потер стриженую голову тыльной стороной руки.

— А ну-ка, Мотя, посторонись.

Он поднял подхват и положил на столбы. Затесал длинный клин, владил между торцом столба и подхватом и во весь размах обухом кайлы загнал до конца.

— Вот теперь пусть сломает, попробует!

В обеденный перерыв Мишка привел Мотьку в барак и, ласково улыбаясь, указал на сложенную из камня плиту:

— Вот пока что твой забой, Мотя.

Мотька сейчас же круто взялась за порядок: выскребла стол до натурального цвета дерева, засыпала землей ухабы в полу. Стало веселее, светлее. Похлебка из той же муки оказалась в этот день съедобнее. Но вот беда — она не хотела совсем считаться с недостатками артели. Ей никакого дела не было до того, что мука последняя.

— Эй, староста, ты мне подавай муку сейчас же, а иначе — я не мамка.

Мишке стыдно было за нищету, за убожество, в которых артель находилась в надежде на обновленную яму. Он и не пытался уговаривать Мотьку нарезать хлеб тоненькими кусочками, как делал раньше сам своей рукой. Отправился в поселок. Обошел всех знакомых старателей, но никто не дал ему ни фунта. Одни сами нуждались, а те, кто хорошо мыл, — гуляли, играли в карты, к ним не подходи.

С пустым мешком на плече шел он по поселку. Если бы не Мотька, плюнул бы и повернул назад: сегодня нет, может быть, завтра будет. Но явиться без муки к мамке, которая, наверное, уже раскалила камень в печке, чтобы испечь лепешки, он не решался. Кроме как к Сун Хун-ди, идти больше некуда… Там определенные взаимоотношения: выгодно дать — даст, невыгодно — проси хоть на коленях — не даст. Весь спрос: поверит или нет?

В харчевне, как всегда, стояли дым и вонь, теснилась толпа. Поманил хозяина рукой из-за стойки, дотронулся до белого фартука ладонью и объяснил, в чем нужда.

— Честное слово шахтера — отдам. Побольше брал.

— Не надо честное слово давай, — замахал руками Сун Хун-ди, словно ему предлагали что-то преступное. — Честное слово не нада давай. Песок давай. — Он заулыбался. — Русская старушка брал?

— Взял.

— Иван-старатель шибко серчай. Спирт выпивай, шибко гуляй.

— Пусть гуляет, какое мне дело. Дай хоть пудик.

Сун Хун-ди захохотал от такой просьбы. Нечего сказать — хватил. Пуд муки поверить, когда завтра-послезавтра Иван начнет скандалить и кто его знает, чем кончится дело из-за белокурой девки. Мишка стоял и смотрел на него. Торговец задумался. Много таких, как Мишка, брали у него «пудики», и он их больше не видел на прииске.

— Тинза давай. Тинза-ю. Старатель шибка песок любит. Песок кушай не будит, хлеб — кушай.