Вдруг выпал снег. Год любви

— Доживем до старости — и это выясним, — заключил Ростков, потирая небритый подбородок.

Доживем ли? Я вспомнил серое лицо Щербины, металлический шкаф в его прокуренном кабинете и слова капитана: «В твоем возрасте, Антон, думать надо».

Ночь была холодной, темной. Старый забор, осевший под тяжестью ежевики и хмеля, тягуче поскрипывал, когда ветер, скатываясь по обрыву, натыкался на него. Так, наверное, поскрипывают мачты на парусниках при бризе в океане.

Я сунул руку в карман и нащупал пистолет ТТ. Теперь он не был таким холодным, как в тот момент, когда Баженов вкрадчивым движением передал его мне. Он спросил:

— Ты когда-нибудь стрелял из ТТ?

— Да, — твердо сказал я.

— Возьми. — Черное тело пистолета сверкнуло скупо, потому что столб с электрической лампочкой под колпаком был только на углу улицы, за акацией. Баженов добавил: — На всякий случай.

Нет у меня способностей и сил описать мое состояние в тот момент. Испугался, растерялся, обомлел — это совсем не те слова.

Помню, я взял пистолет и спрятал его в карман спокойно, ловко, будто делал это десятки раз.

Еще сегодня вечером у меня была мысль попросить пистолет у Щербины. Но я не решился это сделать…

Я не знаю, почему Баженов решил передать мне пистолет: был ли это обдуманный поступок или просто секундный порыв?

Улица пролегала внизу, а над ней справа и слева тянулись другие улицы. По правой, как слепой палкой, ощупывая пучком света мостовую, вдруг прорезавшуюся в ночи серебристой чешуей, двигалась машина. Размазанные тени скользили по садам быстро, словно сносимые ветром. Где-то у забора сочилась вода: шелест ее был мягкий-мягкий…

Около десяти минут назад Баженов и Сима скрылись во дворе дома Марианны Иосифовны, а я остался «стоять на стреме». Они вошли во двор неслышно. И калитка не скрипнула за ними, и дорожка не откликнулась звуками шагов.

Уж ты, ночка, ты, ночка темная, Ты, темная ночка, осенняя! Нет у ноченьки светлого месяца, Светлого месяца, ни частых звездочек! —

пел дребезжащим голосом, бывало, на печи дед Антон. Онисим кряхтел, сморкался в темноте, наконец умоляюще говорил:

— Заглохни, дед… Дозволь, как собаки воют, послушаю.

То у ключика было у текучего, У колодца то было у студеного…

А вода сочится где-то близко. Наверное, труба проржавела или стерлась. Подземных ключей на этой улице нет — я точно знаю.

Тихо.

Может, Щербина и его люди не пришли. Может, переиграли. Или случилось какое другое дело, важнее этого…

И вдруг…

Сухо треснула доска. Кто-то сильный и ловкий хватил ее о колено, и она треснула, как вскрикнула.