— Если уж надрывать пупок из-за рубля, то лучше на свежем воздухе.
— В нашу слякотную зиму свежий воздух очень легко простудой выходит. И ботинки у меня — в дождь только с камушка на камушек прыгать.
— Виноват, — сказал Онисим. — В голове моей из-за контузии другой раз шарик за шарик цепляется, и как бы в разных временах живу: то до войны, то после войны… А часами и в войну.
Свет не горел: его отключили за неуплату. Мы сидели с Онисимом у стола с керосиновой лампой, закопченное стекло которой я небрежно протер газетой. Перед нами в глубокой тарелке с красной, похожей на ниточку каемкой серебрилась хамса. Онисим выменял ее у тетки Тани за наперсток. Наперсток, как уверял Онисим, был серебряный и даже немного позолоченный. Позолота теперь слезла с него, как шкура после загара, но все равно чувствовалось, что наперсток работы старой, непростой.
— С дворянской руки наперсток, — уверял Онисим. — Иноземными мастерами деланный.
Онисим просил за наперсток хамсы и литр вина.
— Мне плевать, с какой он руки, поскольку на мою руку он не налезает, — как всегда, кричала в ответ тетка Таня, подчеркивая, что благодаря своему жалостливому сердцу и бескорыстной любви к несчастному Антону (то есть ко мне), отец которого калека, а мать никчемный человек, готова дать за наперсток пол-литровую банку хамсы, стакан вина и кусочек хлеба для Антона.
— Капиталистка ты, соседушка, — кручинился Онисим. — Буржуйские у тебя потребности.
— Я тебе дам потребности, — брызгала слюной побагровевшая тетка Таня. — Я на тебя властям донесу… У нас порядки строгие.
— Доноси, доноси, — частил Онисим. — А у меня справок полные карманы… А я, соседушка, психический. Если хочешь, я тебя даже укусить могу, и мне ничего не будет.
— Вот собака, — выдыхала тетка Таня то ли с усталостью, то ли с испугом. — Послал тебя нечистый на нашу голову. Полтора стакана налью, триста граммов… Но больше не канючь.
— Где же тебя контузило? — спросил я.
Онисим недовольно махнул рукой:
— В сорок четвертом. На реке Вуоксе.
— Есть такая река?
— Чего только нет на белом свете… Все есть. И ботинки в том числе, и деньги… Много денег у людей, Антон. Ой, как много! Я вот разыщу одного друга, про одно дело потолкую. Одену тебя, обую. Если захочешь, и кормить стану, и поить. Ты же при мне как моя правая рука будешь.
— Должок за другом, что ли?
Онисим замялся. Вначале посмотрел себе под ноги, словно проверяя, не потерял ли свои американские ботинки, потом закатил глаза к небу. Покашлял малость, как бы проверяя горло. Наконец вымолвил:
— Можно и так сказать…
— Большой должок? — иронически спросил я, совершенно уверенный, что являюсь свидетелем очередного «заскакивания шарика за шарик».