— Так точно, — согласился отец. — Антон, купи кусок хозяйственного мыла. И большую мочалку…
Заметка из городской газеты «Ударник» от 2 июня 1949 года:
Кто не знает широкоплечей фигуры Нестора Ивановича Семеняки? Когда уверенной походкой боцман буксира «Орион» идет по причалу, его уважительно приветствуют матросы и грузчики. Нестор Иванович со всеми внимателен. Его открытая улыбка свидетельствует о широкой морской душе.
Война застала боцмана в Севастополе. Пятьдесят рейсов совершил Семеняка из Севастополя в Новороссийск под огнем противника.
На «Орионе» боцман служит уже три года. Много сил и старания уделяет Нестор Иванович Семеняка воспитанию молодого поколения. «Замечательный человек», — говорит о нем начальник порта товарищ Шакун.
Кусты ожины тонкими колючими ветками нависали над дорогой, прорубленной в горе — неглубоко, может на полтора-два метра в ширину и глубину, и метры эти уползали вверх, под акации и тутовник, где трещали кузнечики и бабочки скользили легко, бесшумно.
Голубело небо, густое-густое, будто и не светило, не слепило, не парило солнце. На горе — с северного, с южного склона — неподвижно сомкнулись деревья. Жарко.
Я стянул с себя майку и бросил ее на ветку. Глухой уже давно голый по пояс. Его загорелое тело сплетено из мышц. Сильный дядька.
— Спортом занимался, дядя Прокоша?
Глухой не понял. Растопырил ладонь, приставил к уху, точно передразнивая:
— Чего, чего?
— Земля, говорю, твердая.
Я ткнул лопату в сухую, каменную глину и закатил глаза к небу: дескать, тяжело копать.
Глухой оживился:
— Я Федору объяснил, что это не Кубань. На Кубани и погреб недолго выкопать… А у нас — земля? Нет… У нас пять сантиметров земли. Под ней — грунт скальный.
Глухой с силой ударил ломом, и звук получился тупой, как от удара о камень. Радости мало. Нам с дядей Прокошей предстояло продолбить в этом грунте траншею шириной двадцать сантиметров, глубиной тридцать сантиметров, зато длиной целых сто метров. На дно траншеи будет положена водопроводная труба, и тогда вода поднимется прямо к нашему двору. Это будет равноценно чуду, ибо, сколько я себя помню, вся улица, гремя пустыми ведрами, спускалась вниз к единственной водопроводной колонке, вокруг которой ухмылялась такая большая лужа, что в ней даже плавали утята.
— Здешний грунт взрывать надо, — заключил Глухой.
— Слишком шумно получится, — ответил я и приналег на лопату…
С тех пор как отец вернулся из больницы, прошло около месяца. За все эти дни он ни разу не вспомнил о матери. Разговоры, которые у нас возникали, носили случайный характер, начинались внезапно и внезапно оканчивались. Отец охотно возился во дворе. Посадил много цветов, кое-что из овощей: горький стручковый перец, лук, чеснок. Потихоньку чинил дом. Собирался окрасить его в желто-розовый цвет, но нигде не мог купить розовой краски. Я посоветовал взять в хозяйственном магазине «парижскую зелень». Отец посмотрел на меня одобрительно, сказал, что «парижская зелень» ему по душе, но розовый цвет веселее.
Будучи инвалидом Отечественной войны второй группы, отец получил пенсию — тысячу сто пятьдесят рублей[1]. О том, чтобы ему где-то служить или работать, не могло быть и речи.