Как я могу убеждать вас, если ваше решение уже принято? Вопрос совершенно ясен. На одной стороне — Керенский, Каледин, Корнилов, меньшевики, эсеры, кадеты, городские думы, офицерство… Они говорят вам, что их цели очень хороши. На другой стороне — рабочие, солдаты, матросы, беднейшие крестьяне. Правительство в ваших руках. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Отдадите ли вы ее обратно?»
Домбровский закрыл книгу. Говорил, глядя вверх, точно сам с собой.
— Такая речь украсила бы и дипломата с двумя университетскими дипломами. А там ее произнес простой солдат.
— Как называется эта книга?
— «Десять дней, которые потрясли мир».
— Дайте мне ее почитать.
— Ты прочитаешь ее после. Она обязательно будет переиздана. Сам Ленин написал к ней предисловие.
С Пашей Найдиным мы одно время ходили заниматься в секцию бокса. Но он бросил это дело намного раньше меня из-за близорукости. К тому же кожа у него была какая-то нежная, и он постоянно не расставался с синяками, что чрезмерно раздражало его мать, женщину неприятную и нервную.
Паша любил лазать по горам, а я нет. И, возможно, по этой причине мы не стали настоящими друзьями, хотя отношения между нами всегда были хорошими.
— А ведь нам еще в армии служить надо, — сказал Паша. Он пришел ко мне в воскресенье утром и терпеливо дожидался, пока я «расчухаюсь», чтобы идти на море.
Мне, честно говоря, идти на море не хотелось. Но не хотелось и обижать Пашу, поэтому я ходил по дому взад-вперед, ссылаясь на неотложные хозяйственные дела.
— Послужим, — сказал я.
— Ясное дело, — кивнул Паша. — Но я не об этом. Я о другом. Какой смысл рваться тебе на буксир, когда через год ты все равно уйдешь в солдаты?
— С буксира я уйду в матросы.
— Вполне возможно. Однако на флоте служат больше, чем в сухопутных войсках.
— Чудак ты, Пашка! Я на флоте готов всю жизнь служить. Всю-всю!!!
Ворота на завод всегда стояли распахнутыми, и, если не моросил дождь, не хлестал ветер, вахтер Кузьмич, толстый облезлый старик, сидел возле проходной на изъеденном шашелем, побуревшем от древности табурете и смотрел сквозь узкие щели глаз на заплывшем лице. За воротами виднелась дорога, разбитая тягачами и машинами, сама гора с белым карьером, где когда-то давным-давно рубили камень, чахлый кустарник над ним, а выше по склонам — каштаны, дубы, грабы, ясени. Небо клином падало в щель между двумя вершинами. А по той щели катила воды мелкая, но холодная речка, прохлада от которой чувствовалась даже в самые знойные дни.
Богатырскими плечами Кузьмич обтирал стену проходной, обшитую хорошо подогнанными досками, крашенными коричневой краской. Но видел он не только гору, карьер, дорогу, коршунов, парящих над ущельем. Цепким и зорким взглядом старый вахтер встречал и провожал каждого входящего на завод или выходящего с завода. А поскольку память на лица и фамилии у него была феноменальная, пропусков мы никогда не предъявляли. Если какой-нибудь новичок, не знающий порядков, приближаясь к проходной, вынимал из кармана картонку с фотокарточкой и красной надписью «Пропуск» и протягивал ее вахтеру, Кузьмич совершенно закрывал глаза и кивал важно-важно, чуть опуская и поднимая подбородок.
В то утро я впервые услыхал его голос:
— Сорокин, в отдел кадров.
ebooksa