Условия жизни в Палестине были невероятно примитивными, даже по восточноевропейским стандартам. Иммигранты селились в палатках или в жалких лачугах. Им приходилось бороться с малярией, скорпионами, насекомыми, надсмотрщиками, превращавшими работу в ад, и с культурной средой, которая была либо «левантинской», либо напоминала атмосферу оставшегося в прошлом штетла. Работы на всех не хватало; еврейские фермеры из Петах Тиквы, Ришона и Зикрона предпочитали арабский труд еврейскому, поскольку арабы брали меньше денег за работу, были более опытными и менее склонными к конфликтам. Новым иммигрантам нередко заявляли, что они глубоко ошиблись, когда решили, будто кому-то нужны в Эрец-Израиле; им советовали как можно скорее возвращаться туда, откуда приехали. Так было ли благоразумно поощрять дальнейшую иммиграцию в таких условиях? «Поале Сион» сомневалась в том, насколько мудро поступает, к примеру, Иосиф Виткин — учитель из числа ранних колонистов, опубликовавший обращение к молодым евреям Восточной Европы, в котором призывал их приехать в Палестину и помочь своему народу. Стоило ли искусственно подстегивать иммиграцию? Может быть, лучше было терпеливо ждать тех естественных и неизбежных процессов, которые предсказывал Ворохов и которые приведут в Палестину и капиталистов, и рабочих?
Но более странных рабочих, чем иммигранты 1905 г., не видел свет. Физический труд был для них не неизбежным злом, а абсолютной моральной ценностью, чудесным средством, которое исцелит еврейский народ от всех его социальных и национальных недугов. От русских народников эти иммигранты унаследовали нежную любовь к «мужику»; но в то же время вместе с марксистами идеалом человека они считали пролетария с развитым классовым сознанием. Те, кто по каким-либо причинам не мог заниматься физическим трудом, чувствовали себя ущербными по сравнению со своими товарищами[420]. Все иммигранты чрезвычайно гордились своей независимостью. Они отвергали всякую помощь и даже с неохотой принимали приглашения на обед от еврейских фермеров. Когда один фермер заплатил своим работникам-евреям по восемь пиастров за день вместо условленных семи, они с негодованием отослали излишки денег обратно и приняли повышенную плату лишь после того, как фермер убедил их, что платит им не за принадлежность к еврейской нации, а за выдающееся качество труда. Кроме того, иммигранты хотели работать только по найму. Создание собственных сельскохозяйственных поселений было для них исключено: они не желали быть фермерами. Опыт билуйцев вызывал у них отвращение.
Требования, которые предъявляли к себе члены второй алии, были непомерно высоки, и вполне естественно, что первоначальный энтузиазм 1904–1906 гг. сменился глубоким кризисом. Вторая волна иммиграции состояла не столько из групп, сколько из индивидуумов. Многие из них приехали в Палестину по чистой случайности — просто за компанию с друзьями или родственниками, не представляя себе толком, куда и зачем они отправляются. Некоторые — так называемые «японцы» — влились в ряды второй алии только потому, что предпочитали жизнь в Палестине служению в русской армии в военное время. Немало было среди иммигрантов второй волны и скитальцев-полуинтеллектуалов, описанных в романах Бреннера: эти потомки Агасфера первыми приехали в Палестину и первыми же покинули ее, обреченные на вечное недовольство и неприкаянность. А тех, кто остался в Земле Обетованной, вскоре охватило отчаяние: объем иммиграции оказался гораздо менее существенным, чем предполагалось. Гомельцы, например, прибывшие в Палестину первыми в 1904 г., были твердо убеждены, что являются всего лишь авангардом огромного массового движения и что вскоре за ними последуют многие сотни — если не тысячи — друзей-сионистов[421]. Но через год они обнаружили, что к ним никто не присоединится, и иммигрантов охватило уныние и чувство одиночества. Они почувствовали, что их предали. Подавляющее большинство — более 80 % — тех, кто приехал в Палестину в 1904–1906 гг. строить Эрец-Израиль, покинули страну всего несколько месяцев спустя, вернувшись в Россию или отправившись в Америку. Те же, кто остался, со временем сформировали ядро лейбористского сионизма. Именно они в последующие годы возглавили социалистические партии, сионистское движение и государство Израиль.
Рабочие были организованы в две соперничающие группы; обе они возникли зимой 1905 г.: «Поале Сион» и «Хапоэль Хацаир». Вначале первая организация насчитывала 60 членов, а вторая — 90[422]. В последующие пять лет общая численность обеих возросла не более чем до 500 членов, т. е. обе они были гораздо меньше, чем, к примеру, число рабочих на любой крупной фабрике Европы или Америки. Это были не столько массовые политические движения, сколько кланы, братства или большие семьи; периодические издания обеих организаций мало чем отличались от внутриведомственных циркуляров. На этом фоне торжественные речи и манифесты об исторической миссии рабочего класса и необходимости классовой борьбы выглядели, по меньшей мере, странно. Но ни «Поале Сион», ни «Хапоэль Хацаир» не смущались своей малочисленностью: они с самого начала считали себя политическими партиями, хотя, кроме политической деятельности, они исполняли и множество других функций. В то время еще не существовало профсоюзов и государственных социальных служб. Поэтому еврейские рабочие организации создавали биржи труда и комитеты взаимопомощи, культурные и общественные клубы и фонды поддержки для больных. Первоначально они стремились слиться в единую организацию, но, когда дело дошло до разработки общей идеологической платформы, возникли разногласия. Не удалось договориться и о названии для единой организации. Те, кто принадлежал к «Поале Сион» еще в России, настаивали на необходимости сохранить это название, что объяснялось, скорее всего, демонстративным протестом против проугандийских взглядов, которых в то время придерживались многие палестинские сионисты. Но большинство отвергли это требование. Поэтому в октябре и ноябре 1905 г. возникли две отдельные рабочие партии: штаб одной расположился в гостинице Хаима Блоха в Яффе, а другой — у его конкурента, Спектора.
Истинные причины раскола, разумеется, лежали гораздо глубже. Еврейские социалисты из Восточной Европы славились своей склонностью к дебатам и спорам, но само по себе на той ранней стадии это не стало бы серьезной помехой для «единения рабочего класса». Дело в том, что «Хапоэль Хацаир» не имела четкой и определенной, по европейским стандартам, доктрины, тогда как «Поале Сион» была чрезвычайно идеологизированной. Первая была независимой группой, не связанной с другими сионистскими и социалистическими организациями; вторая же являлась частью (хотя и не самой важной) международной организации «Поале Сион» и второго Интернационала[423]. Политическая программа палестинской «Поале Сион», зачитанная на тайном собрании десятка ее членов в еврейской гостинице арабского городка Рамле в 1906 г., представляла собой почти точную копию платформы русской «Поале Сион». Документ начинался с утверждения, что история человечества представляет собой последовательность классовых и национальных битв — почти по «Коммунистическому манифесту». Затем повторялся бороховский тезис о том, что рано или поздно капиталисты начнут вкладывать деньги в Палестину и что на гребне этого процесса возникнет еврейский рабочий класс. Программа, принятая позднее на первом съезде партии, была чуть более оригинальной: «Поале Сион» стремилась к политической независимости евреев Палестины и к созданию социалистического общества. В сочинениях членов этой организации по-прежнему отстаивалась идея классовой борьбы как главного политического оружия. Но довольно скоро палестинская «Поале Сион» осознала, что анализы и прогнозы, разработанные в России, не имеют почти никакой ценности в новом окружении. Что делать, например, если еврейские капиталисты не захотят участвовать в развитии Палестины? Будет ли это означать крах всех надежд или же членам «Поале Сион» придется видоизменить свою доктрину и самим принять активное участие в экономическом развитии страны? Да и вообще, можно ли играть роль воинствующих защитников догмата о классовой борьбе, если «стратегической базы для еврейского рабочего», о которой мечтал Ворохов, вовсе не существовало, если работодатели не нуждались в еврейских рабочих и нанимали их исключительно по доброте душевной?
Поначалу робко, а затем все смелее палестинская «Поале Сион» под руководством Бен Цеви, Бен-Гуриона и Израэля Шохата стала развивать независимую программу, что привело к конфликту с русскими идеологическими наставниками. Палестинцы пришли к выводу, что решение задачи развития Палестины нельзя оставлять на волю исторической случайности: историю нужно подстегнуть. Они с тревогой следили за тем, как в русской «Поале Сион» растет озабоченность проблемами, не имеющими никакого отношения к Палестине. Кому нужен еще один «Бунд»?! И когда всемирная организация «Поале Сион», не желая сотрудничать с «буржуазными элементами», решила покинуть сионистский конгресс, палестинцы не последовали ее примеру. Всемирная организация продолжала проводить собрания и публиковать литературу на идише — языке «еврейских трудовых масс»; палестинцы же перешли на иврит. Когда палестинцы начали организацию кооперативных сельскохозяйственных поселений, им пришлось столкнуться с ожесточенным сопротивлением представителей мирового движения, заявлявших, что, согласно учению Маркса, рабочие должны сражаться за свои классовые интересы, а не создавать экономические предприятия в рамках капиталистической системы. Но палестинская «Поале Сион» не принимала аргументов, которые, при всем своем согласии с марксистской идеологией, не имели ничего общего с палестинскими реалиями. Они зашли еще дальше: на некоторых собраниях и выступлениях стали звучать проекты создания социалистического еврейского государства в Палестине. Правда, никто не считал эту цель насущной и близкой. В основном члены палестинской «Поале Сион» занимались более прозаическими делами: например, созданием организации еврейских стражей порядка («Хашомер») и развитием связей с рабочими организациями в других районах Османской империи.
«Поале Сион» была чрезвычайно идеологизированной партией в довоенных традициях социал-демократов. В программе ее было детально расписано отношение к целому ряду современных проблем и перспектив на будущее. «Хапоэль Хацаир» же, напротив, была сторонницей прагматического подхода и почти принципиально воздерживалась от доктринальных дискуссий. Единственным стабильным фактором в ее воззрениях оставалась идея важности физического труда — и как духовной, абсолютной категории, и как терапевтического средства, способствующего национальному возрождению еврейского народа. На первой странице каждого выпуска периодических изданий этой партии красовался лозунг: «Необходимое условие реализации целей сионизма — это покорение еврейским трудом всех профессий, существующих в стране». «Хапоэль Хацаир» раньше, чем «Поале Сион», поняла, что рабочие в Эрец-Израиле находятся в ситуации, которая в корне отличается от обстоятельств любого другого трудового движения: именно поэтому «Хапоэль Хацаир» сопротивлялась заимствованию идей и политических методов в других странах, хотя невозможно отрицать, что она включала в себя элементы иностранных идеологий — например, русского народничества. Но именно члены этой партии были первыми «конструктивистами», вставшими в оппозицию лозунгам классовой борьбы, характерным для «Поале Сион». Для «Хапоэль Хацаир» верховной, всеобъемлющей ценностью был еврейский национализм, а еврейскому рабочему было суждено стать пионером еврейского национального возрождения. Таким образом, следовало сосредоточить все усилия на реализации этой цели, а вовсе не на класовой борьбе. «Хапоэль Хацаир» не отвергала социалистических идеалов, но не считала социализм необходимым элементом национального движения. Центральной идеей политики «Хапоэль Хацаир» было «завоевание рабочих мест», а для этого требовалось как можно скорее увеличить численность еврейских рабочих и улучшить условия их жизни и труда. Далее, было абсолютно необходимо помочь новым иммигрантам освоить поприще сельского хозяйства. В свое время паразитическое существование евреев в диаспоре потрясло будущих членов «Хапоэль Хацаир» настолько, что они бросились в объятия сионизма; и теперь они боялись, что любая уступка, любой компромисс в этой области может роковым образом сказаться на перспективах еврейского национального возрождения. Однако идея «завоевания рабочих мест» в их интерпретации была абсолютно мирной. Трудно себе представить людей менее воинственных, чем А. Д. Гордон, Иосиф Аронович, Иосиф Шпринцак и другие лидеры «Хапоэль Хацаир». В отличие от членов «Поале Сион» они даже отказались участвовать в создании охранной организации «Хашомер», поскольку в ней чувствовался «привкус милитаризма».
Пацифистская ориентация наиболее заметна в философии А. Д. Гордона, который оказал большое влияние на иммигрантов второй алии. Гордон родился в Подолье в 1856 г. Он приехал в Эрец-Израиль, когда ему было уже под пятьдесят, и за плечами у него не было опыта тяжелого физического труда. Однако он стал работать в сельском хозяйстве: сначала в еврейских колониях близ Яффы, а затем — в Дегании, первом коллективном поселении. В течение следующих восемнадцати лет (Гордон умер в 1922 г.) днем он работал на полях и в цитрусовых рощах с величайшим, почти религиозным усердием, а по ночам писал свои эссе. Гордон не верил в то, что классовая борьба и социалистическая революция приведут к созданию лучшего, более справедливого общества. Не надеялся он и на то, что в результате радикального свержения всех общественных институтов природа человека усовершенствуется. Общество изменится только тогда, когда изменится сам человек, а поскольку человек становится тем хуже, чем дальше он отходит от природы, и поскольку евреи в этом отношении пострадали сильнее других народов, то, заключал Гордон, подлинное национальное возрождение возможно лишь при возврате к нормальному образу жизни, к физическому труду, который исцелит евреев от всех пагубных влияний диаспоры. Человек, природа и труд — вот ключевые понятия философии Гордона. Он подчеркивал также значение сельскохозяйственного труда как способа для человека обрести здравый рассудок и снова стать единым целым со Вселенной, частью которой он изначально является. Влияние Гордона на его современников объясняется не только популярностью его сочинений. Этот величественный старик, в простой русской рубахе, с окладистой бородой, служил для многих личным примером фанатичной преданности труду: он воплотил в своей жизни то, что Толстой только проповедовал. Не сломленный тяжелым трудом, болезнями и многочисленными сложностями, с которыми сталкивались все иммигранты на новой родине, он был источником вдохновения и энтузиазма для более молодых, здоровых и крепких людей.
Иммигранты второй алии едва ли могли бы черпать такую же поддержку из романов и эссе Иосифа Хаима Бреннера, ибо этот влиятельнейший для всего поколения автор сам нередко бывал подвержен приступам отчаяния. Не мог он обеспечить и идеологического руководства: Бреннер всю жизнь переходил от одной левосионистской группы к другой, а также состоял в организациях, не имевших к сионизму никакого отношения. Однако следует отдать ему должное как честнейшему хронисту того периода, неутомимому в поисках истины. Ни один еврейский писатель не изображал своих собратьев-евреев в таких безжалостных красках, не клеймил так жестоко дураков, негодяев, грязных попрошаек и ту разложившуюся часть народа, которая утратила нормальный человеческий облик. С образами Бреннера не сравнится ни картина еврейской жизни в штетле, изображенная Менделе, ни описанная в сочинениях Израиля Зангвилля жизнь западного гетто. Не менее язвителен был Бреннер и в своих замечаниях в адрес «красноречивых сионистов» диаспоры, которые он отпускал с позиций первопроходца в Эрец-Израиле. Однако он ни в коей мере не был уверен, что идеал освоения Палестины — эта последняя искра надежды — появился вовремя и что его окажется достаточно для спасения евреев от окончательной гибели. В книгах Бреннера не было ни капли оптимизма и ни намека на пафос созидательного труда, которые могли бы сделать его любимым автором всего поколения. Ситуация была и без того плоха, и молодым социал-сионистам не требовался писатель, доказывающий, что она безнадежна. Однако и «Хапоэль Хацаир», и «Поале Сион» не могли не восхищаться упорством Бреннера и его нежеланием идти на компромисс. Поэтому они продолжали публиковать его сочинения, невзирая на опасность того, что эти книги возбудят гнев и раздражение у всей общины.
Соперничество между двумя еврейскими трудовыми партиями было довольно острым. «Поале Сион» называла конкурирующую организацию уютным детским садом для детей из низших слоев среднего класса (это вовсе не означало, что социальное происхождение членов самой «Поале Сион» было иным!), чересчур озабоченных культурными проблемами, уделяющих слишком много внимания сионизму и ивриту, да и вообще изолировавших себя от «масс». Они критиковали «Хапоэль Хацаир» за нежелание участвовать в праздновании 1 мая — дня международной солидарности трудящихся. Пристрастие «Хапоэль Хацаир» к идее «завоевания рабочих мест» ее соперники считали бессмысленным, поскольку еврейских рабочих для этой цели все равно не хватило бы. Но, несмотря на всю эту полемику, палестинские реалии уже через несколько лет сблизили враждующие партии. «Поале Сион» обнаружила, что ортодоксальные марксистские концепции, развитые в России, неприменимы в палестинских условиях, а «Хапоэль Хацаир» избавилась от изрядной доли своего идеализма и более активно занялась политикой. К 1914 г. общая численность еврейских рабочих возросла почти до 1600 человек; к этому времени возникла третья партия — «беспартийных» (в которую вошли, в частности, Берл Кацнельссон, Ицхак Табенкин, Давид Ремес), предпочитавших не присоединяться ни к одной из существующих групп. Кроме того, несколько сотен рабочих йеменского происхождения старались держаться подальше от ожесточенных и непонятных им раздоров европейских евреев.
Накануне I мировой войны рабочие партии уже не расходились друг с другом во мнении относительно того, следует ли создавать кооперативные сельскохозяйственные поселения. Первоначально «Поале Сион» отвергала эту цель, поскольку она не согласовывалась с учением Борохова; в 1909 г., на второй конференции всемирной организации, Ворохов подтвердил свои доктринальные расхождения с Капланским и другими деятелями, не соглашавшимися с традиционной точкой зрения[424]. Кроме доктринальных убеждений, члены всемирной «Поале Сион» утверждали, что численность классово-сознательного пролетариата в Палестине все еще слишком мала и что любое отклонение от прямой и насущной задачи ослабит рабочий класс окончательно. Однако палестинцы смотрели на проблему иначе: два года спустя палестинская «Поале Сион» приняла в принципе, хотя и с некоторыми ограничениями, идею кооперативных сельскохозяйственных поселений[425]. Многие члены «Хапоэль Хацаир» первоначально также были против создания еврейскими рабочими собственных сельскохозяйственных поселений. Иосиф Аронович в ходе дискуссии с Виткиным заявлял, что завоевание рабочих мест — гораздо более важная и насущная цель, чем завоевание земли[426]. Но в деле завоевания рабочих мест в существующих колониях евреи не добились заметных успехов. Иосиф Вилканский, Иосиф Буссель (один из основателей Дегании) и Шмуэль Даян (отец Моше Даяна) отвергли аргумент Ароновича о том, что проблему сельскохозяйственной колонизации разрешит еврейский капитал. Тем временем события развивались своим путем: пока лидеры трудовых партий предавались дискуссиям, рядовые члены этих организаций брали инициативу в свои руки. Некоторые наемные работники-евреи, трудившиеся на полях в Петах Тикве, перебрались в Галилею и создали там первые коллективные фермерские общины.
Эти первые робкие попытки — создание в Сейере и Киннерефе, в Дегании и Мерхавии маленьких трудовых коммун, и стали началом квуцы — уникального образования еврейского трудового движения в Палестине, которое в последующие годы привлекло к себе пристальное внимание. Разумеется, идея коммунистических поселений сама по себе была далеко не нова. Она фигурировала в сочинениях «утопических социалистов», а в США довольно долгое время просуществовали коммуны, основанные Робертом Оуэном и его учениками. Но с развитием «научного социализма» подобные предприятия перестали вызывать интерес; только в России оставались еще сторонники «коммун». Некоторые иммигранты из России жили по коммунистическим принципам еще до приезда в Палестину: они делили друг с другом свои доходы, расходы и скудное имущество. Но идею создания постоянных поселений на коммунистических основах, с обобществлением собственности, давно уже считали фантастической. Когда одна из ранних иммигранток, Маня Вильбушевич, беседовала на эту тему с Максом Нордау в Париже, тот заявил, что она бредит, и посоветовал обратиться к психиатру.
Первые коллективные поселения возникали не по заранее разработанному плану, а путем проб и ошибок. После смерти Герцля, в эпоху «практического сионизма», снова стали актуальны приобретение и колонизация земель за пределами традиционных областей расселения евреев в Палестине. Но кто будет работать на этих новых землях? Средств на поддержку индивидуальных хозяйств не хватало; и, поскольку фермеры из Петах Тиквы и Ришон ле Сиона не могли, да и не желали содействовать дальнейшему развитию сельского хозяйства в Палестине, было решено, что земли, приобретенные Национальным Фондом, оставаясь собственностью нации, будут сдаваться в аренду трудовым коллективам. Труд работников будет оплачиваться по групповой сдельной системе. Поначалу сионистская организация назначала управляющих; затем работники взяли контроль над хозяйством в свои руки. Раппин и его сторонники в Исполнительном комитете испытали влияние идей немецко-еврейского экономиста Франца Оппенгеймера, который отстаивал преимущества широкомасштабного коллективного фермерства над индивидуальным предпринимательством в сфере сельского хозяйства. Но Оппенгеймер советовал платить каждому члену коллектива в соответствии с индивидуальными трудозатратами и полученным продуктом, а работники палестинских поселений требовали равной оплаты труда для всех[427]. Готовность доктора Раппина поддержать то, что большинству его коллег казалось, в лучшем случае, интересным экспериментом, совпала со стремлением все большего числа еврейских сельскохозяйственных работников вырваться из удушающей атмосферы Петах Тиквы и других колоний и вести, наконец, подлинную жизнь первопроходцев. Им так и не удалось наладить нормальные отношения с еврейскими фермерами: случались забастовки, а иногда и вооруженные столкновения.
В Петах Тикве работодатели однажды даже решили бойкотировать еврейский труд: их возмутило собрание наемных работников, проведенное в честь памяти товарищей, погибших во время погромов в России. Усугубило конфликт то обстоятельство, что в собрании участвовали и мужчины, и женщины.
В Сейере, на юге Галилеи, где поселился, в частности, Бен-Гурион, атмосфера поначалу была совсем иной: менее рутинная работа, только евреи-работники, никаких мелких лавочников, агентов и посредников. Практически все трудились на полях. Сейера стала сельскохозяйственным центром всей южной Галилеи. Но эта идиллия продлилась недолго. Наемные работники в Киннерефе устроили забастовку из-за того, что управляющий-самодур не разрешил им навестить тяжелобольного товарища, лежавшего в больнице в Тивери-аде. За советом обратились к доктору Раппину в Яффу. Тот вынес соломоново решение: уволил и управляющего, и работников. Но этот эпизод открыл Раппину глаза на то, что система надсмотрщиков не идеальна для трудящихся евреев: они слишком независимы, чтобы подчиняться жесткому командованию. Возможно, стоит предоставить шанс тем, кто утверждал, что сможет трудиться более эффективно, если их не будут постоянно контролировать и вмешиваться в их работу. Принять такое решение было нелегко, и опасения доктора Раппина и его коллег были небезосновательны. Иммигрантам явно недоставало профессионального опыта, и были причины сомневаться в том, хватит ли им самодисциплины.
Первый эксперимент по самоуправлению был предпринят в 1905 г., когда пятеро работников из Киннерефа подписали контракт с палестинской конторой в Яффе на обработку земли в Ум Джуни. В ноябре 1910 г. десять мужчин и две женщины устроили постоянное поселение, которое впоследствии превратилось в Деганию — «мать квуцот». От результата этого предприятия зависело многое. Провал на этой стадии мог бы повлечь за собой роковые последствия для развития поселений подобного типа. Но прошло две зимы и два лета, и обнаружилось, что вопреки чрезвычайно трудному климату и другим неблагоприятным условиям поселения нового типа способны развиваться успешно[428]. Но дирекция Еврейского Национального Фонда все еще не избавилась от сомнений. Дегания превысила бюджет на 40 %, и фонд критиковал систему учета, согласно которой квуца с самого начала работала с прибылью. Но Раппин по-прежнему верил в успех поселенцев, невзирая даже на авторитет Оппенгеймера, который утверждал, что капиталистический банк не может нести ответственность за долги и обязательства предприятия, на управление которым он неспособен оказать ни малейшего влияния. Некоторые наиболее предприимчивые члены коллектива уже подумывали о том, чтобы перебраться на новое место и начать все с начала, оставив Деганию другой, менее опытной группе, стремящейся работать в коллективном поселении. Но большинство полагали, что следует остаться на старом месте: они уже считали Деганию своим домом и первым звеном в цепи будущих поселений подобного типа. На этой стадии квуца еще не была полностью коммунистической. Каждый работник получал ежемесячную плату из палестинской конторы — в размере пятидесяти франков. Некоторые вносили все деньги в общую кассу, другие оставляли немного себе, чтобы купить одежду, обувь и другие необходимые вещи. Предложение Шмуэля Даяна о том, чтобы в течение ближайших пяти лет члены общины воздерживались от заключения браков, было забыто уже через несколько недель, а рождение первого ребенка в Дегании повлекло за собой серьезный идеологический кризис: должна ли мать самостоятельно нянчить и растить своего ребенка или следует отдать его на попечение кому-то другому? Должны ли дети жить вместе с родителями или в отдельной хижине? Должны ли женщины работать наравне с мужчинами во всех областях сельского хозяйства или их место на кухне, в прачечной и в детской? Являются ли дети — как утверждал Иосиф Буссель — частной собственностью или они принадлежат коммуне? В конце концов, жители Дегании предпочли пойти на компромисс. Более радикальные решения проблем и отмена частной собственности в коллективных поселениях возобладали только после I мировой войны, с прибытием нового поколения иммигрантов.
Вести об успехе первого коммунального поселения быстро распространились по всей Палестине и среди членов молодежных социал-сионистских движений в других странах; раздались призывы к организации новых коммун. Новые поселения старались во всем следовать примеру Дегании. Тот факт, что первый коллектив самостоятельных поселенцев состоял из двенадцати человек, был случайностью — но превратился в настоящую догму. Образец Дегании стал идеологическим императивом: все соглашались с тем, что такая численность коммуны оптимальна и, более того, единственно возможна. Утверждали, будто в коллективе, превышающем 12–15 человек, не сможет возникнуть необходимая для квуцы атмосфера духовной близости. Это убеждение сохранялось до 1919 г., когда с прибытием в Палестину множества новых иммигрантов начала распространяться идея более многочисленной квуцы.
Первая коммуна возникла из-за того, что все большее число евреев, занятых сельскохозяйственными работами, стремились освободиться от традиционной системы управляющих, надсмотрщиков и поденной оплаты. Но шли годы, и идеология квуцы развивалась: из средства достижения определенных целей коммуна превратилась в самоцель — живую клетку будущего справедливого общества. С распадом патриархальной семьи в современном обществе возникла потребность в новом, более прогрессивном типе человеческого сосуществования — большой семье, основанной не на сходстве характеров, а на общих духовных ценностях. Разумеется, не у всех сторонников квуцы были столь далеко идущие амбиции. Некоторые по-прежнему считали коммуну просто наиболее рациональной и практичной формой сельскохозяйственных поселений в Эрец-Израиле. Но все соглашались с тем, что этот проект следует разворачивать в более широком масштабе. Кое-кто даже начал понимать, что коллективные поселения важны не только в контексте развития палестинской экономики, но и представляют собой специфический вклад еврейских социалистов в разработку концепций нового общества.
Пока лидеры социалистических партий в Палестине рассуждали о великой миссии еврейских рабочих масс, массы эти все еще оставались в Восточной Европе. События в Сейере и Дегании не оказали на их жизнь непосредственного влияния. «Поале Сион» все еще оставалась по преимуществу партией русских евреев, хотя филиалы ее возникли в Австрии (Галиции) (1904 г.), в США (1905 г.) и в Англии (1906 г.). Уже говорилось о том, что «Бунд» противостоял сионистским инициативам, и со временем эта враждебность не угасла. С другой стороны, сионистские убеждения «Поале Сион» подверглись суровому испытанию по мере того, как эта партия все больше и больше вовлекалась в русскую политику. Теоретически сионизм и социализм «Поале Сион» трудно было разграничить, но поскольку подавляющее большинство членов этой партии оставались за пределами Палестины, то после революционных событий и погромов 1904–1905 гг. они неизбежно втянулись в решение местных политических проблем. Свою лепту в процесс десионизации, по-видимому, внесли и нападки критиков — например, Житловского. Почему, спрашивал он, партия, выдвигающая лозунг национального возрождения, проявляет типичный для диаспоры (галут) образ мышления и трусость, отказываясь бороться за права евреев там, где они живут? Но как только «Поале Сион» решилась принять более активное участие в русской политике, сионистская идея неминуемо утратила для этой партии свою былую значимость.
Как раз в то время происходило развитие конфликта, связанного с Угандой, и мечты сионистов казались еще более несбыточными, чем когда-либо. Широкую поддержку получила политика новой партии — сеймистов, которые в 1905 г. выделились из рядов социал-сионистов[429]. Какое-то время они продолжали считать себя сионистами (официально партия называла себя социал-сионистской). Но поскольку в своих требованиях ее члены подчеркивали необходимость национальной политической автономии для евреев в странах их нынешнего проживания, то их платформа мало чем отличалась от программы бундовцев. Правда, сеймисты все еще верили, что окончательно «еврейский вопрос» нельзя решить в диаспоре. Но поскольку они, в отличие от сионистов, не могли указать на территорию, которая станет прибежищем для еврейских масс, то расхождение между ними и «Бундом» можно считать, в сущности, чисто академическим. Долгие годы эти территориалисты оказывали заметное влияние на генезис еврейского социализма. Во главе социал-сионистов стояли такие талантливые лидеры, как Житловский и Наман Сиркин (позднее возвратившийся в русло традиционного сионизма). Изобретательный «синтез» Борохова не нашел поддержки у большинства левых сионистов: евреям необходима собственная земля; но разве можно доказать с помощью марксистского анализа, что эта земля должна находиться именно в Палестине?
ebooksa